О'Cанчес - Пинка Удаче

— Кортик.

— Все шутишь? Нет, я серьезно?

— ТТ, обычный, с дарственной гравировкой, с неполной обоймой (Тушин врал по привычке, на всякий случай, это был ПМ). В домашнем сейфе лежит, как положено: ствол отдельно, заряды отдельно, обойма отдельно. Один заряд проверил, каюсь, мало ли что прапоры-интенданты подсунут… Ерунда, конечно, полная, но все-таки дает иллюзию некоторого спокойствия. А вот на улице носить боюсь: сам знаешь, какие нынче улицы! Нападут, отнимут, да еще из твоего же ствола кого-нибудь убьют…

— ТТ? Вот странно. Я даже не думал…

— Ну, а что ты думал? Реактивный миномет «катюшу» мне выделят?

— Я предполагал — «Макар». Или «Вальтер», на худой конец.

— Почему именно «Вальтер»?

— Всем известно, что Вадим наш Тиберьевич всемерно печется, прежде всего, о надежности, добротности…

— А при чем тут «Вальтер»?

— Осечек не дает. Помнишь, нам на курсах показывали Вась Михайлыча? Блохина? Как он тогда на лекции соловьем разливался по поводу надежности «Вальтеров», а мы все чумели от его дерзости, что, вот, мол, чужое перед своим нахваливает!?

— Блохин был подонок, штатный тюремный палач, по яйца, по локти, по шею в крови, и в этом качестве он мог болтать о чем угодно и не бояться, что его подсидят другие ублюдки.

— Это ты сейчас такой умный, Вадик…

— Я тебе не Вадик.

— Прости склеротика в очередной раз, Вадим Тиберьевич! А ведь тогда мы все, курсанты и стажеры, удивлялись его «вАльтерянству». Говорят, он застрелился в пятьдесят пятом. Только не знаю из чего.

— И хрен с ним, хоть из хера, тебе-то что. Хотя… такие гниды как правило не стреляются, подыхают сами.

— Не спорю, Вадим Тиберьевич, не спорю. Но ты-то офицер, палачеством и стукачеством себя не запачкавший, вдобавок, морская косточка…

— Продолжай, продолжай… разговор по душам… хотя и так видно, куда ты клонишь.

— Да. Вот. И как офицер, имеющий наградное оружие за реальные боевые заслуги, ты знаешь, что нужно делать, чтобы навеки сохранить в глазах современников и в памяти потомков свое незапятнанное имя. Даже если преступил те или иные границы между честью и бесчестьем.

Тот, кого Тушин назвал Борей, стоял, весь в жарком поту и счастливо отдувался, довольный, что удалось почти без хлопот выполнить щекотливое поручение. Он даже заглянул снизу вверх, в круглые немигающие глазки собеседника, и, как всегда, ничего не сумел в них прочесть. Змей, чистый змей.

— Всё сказал?

— Всё.

— Подумай, может, упустил чего? Может, расскажешь поподробнее, в чем проявилось мое бесчестье?

— Не моя в том печаль — президиум постановил. Да, и вот что: ребята надеются на тебя, товарищ Тушин, верят, что ты… закроешь вопрос в течение семидесяти двух часов, начиная от нынешнего полудня.

— А на часах девять. Так это выходит мне почти трехчасовой бонус, от щедрот президиума?

— Вадим, если ты стрелять в меня не надумал, я пойду.

— Я бы наверняка надумал, да ведь говорю: дома оставил.

— И ладушки. Тады, прощай, Вадим Тиберьевич.

— И тебе того же.

Разошлись. Тушин прошел по боковой дорожке не менее ста метров, прежде чем полез в карман за носовым платком. А для этого надобно остановиться… вот так. И тихонечко сплюнуть то, что не успело всосаться в десну за нижней губой, благо во рту почти сухо. Субстанция, вместо того, чтобы покорно вылететь на грязь прошлогодних листьев, зацепилась за нижнюю губу и повисла, размотавшись в тонкую полупрозрачную слюнку, упругую, словно резиновую. Пачкать носовой платок Тушин побрезговал, сплюнул раз и второй… А вот тут уже можно вытереться, это нормально… Какие у него, должно быть, отвратительно дряблые и синие старческие губы… Запястье все в россыпи мелких темных пятен, похожих на родинки, только это не родинки… Пятна «гречкой» зовутся, старческой «гречкой». Врут они насчет трех суток и бонуса, неминуемо захотят прикончить пораньше. Но могут и месяц, и дольше выслеживать. Винтовка Драгунова у них есть, но она в Москве, пока привезут, вместе со снайпером… Вот оно как получается: они надеются на его ригидность и неспособность здраво мыслить, он надеется на их склероз и неспособность здраво мыслить… Как говорится: чей маразм первым отстанет в стремительной гонке за гробами! Ничего, время покажет, а пока надо идти жить дальше.

Напарник сегодня — Коля Анциферов, тоже отставной военный, подполковник, ракетчик, но молодняк — шестьдесят два года… счастливец.

— Оу, Вадим Тиберьевич! Вот по кому часы можно сверять! Хорошо выглядите!

— Ты уж скажешь…

— Ей-богу, Вадим Тиберьевич! Чайку?

— Некрепкого, Коля! Такое ощущение, что я сегодня утром с кофе переусердствовал.

— Сделаем. Как всегда, черную смороду? Погодка-то нынче, а!?

— Ее самую, если можно. Хороша погода, это верно. Лазоревая… с беленькой опушкой… Сегодня у нас я экскурсовод, а ты на кнопках, если я ничего не перепутал?

— Да можно и наоборот, Вадим Тиберьевич!

— Хе-хе-хе… Вот как дожди зарядят — сделаем наоборот, а пока, чур, я по солнышку погуляю, детишек повожу.

— А я никогда не против, для хорошего-то человека!..

Даже лента Мёбиуса заканчивается, если повернуть поперек. Вот и вечер в гостях у семейства Меншиковых, уютный и веселый вечер подошел к завершению. Тимофей, старший из детей, уже звонил, что на пути к дому, да, видать, очень уж издалека возвращался: двенадцатый час, а он все едет… Зато близнецы сидели в гостиной как приклеенные: им с дядей Луком интересно, дядя Лук всегда что-то такое любопытное расскажет, а кроме того — рано или поздно — они подкараулят его, потерявшего бдительность, и свирепо отомстят за сегодняшнее глумление! Так, например, в прошлом году Лён умудрился обнаружить в одной из Луковых книг жирнющий ляпсус: при сопоставлении дат на соседних страницах получилось, что в феврале у Лука тридцать один день! Терзательных крючьев по данному поводу близнецам хватило на несколько визитов, Лук только руками сокрушенно разводил…

— Да, братцы, хорошо тут, у вас, но… Пора, пора. Валера, ты как, полностью угрелся в домашних тапочках? А то до дверей проводишь? Так сказать, вечерний моцион по родной квартире?

Меншиков помедлил, едва заметно приморщив подбородок, и кивнул.

— Ты сегодня где идешь? В сторону Чкаловской, или…

— На Петроградку, либо к Горьковской, все равно..

— Рина! Я тут с Луком прогуляюсь, до метро и обратно. Слышишь?

— Валера, да ты меня не понял… это совершенно лишнее…

— Все нормально, сам хочу ноги да спину размять, кислородцу глотнуть.

Казалось бы, нет ничего особенного в таком завершении вечера: Валера с Мариной не раз выходили прогуляться, чтобы и воздухом подышать, и Лука проводить, но сегодня Лук словно бы сам не свой… Боится чего-то Лук. Ну, предположим, не боится, но явно встревожен и точно хочет от друга, чтобы тот его проводил… причем, без Марины.