О'Cанчес - Пинка Удаче

Все меняется и почти всегда в худшую сторону. Раньше асфальт, особенно возле станций метро, обязательно был весь в окурках и в белесых пятнах от выплюнутой жевательной резинки — это не считая обычного сора. Казалось бы, что может быть неприятнее для старого петербуржца? Однако, с тех пор как в молодежную моду вошел жевательный табак и его «девическая» лайт-разновидность — табачная жевательная резинка, к прежнему асфальтовому свинству добавилась еще одна консистенция, дополнительно мерзкая и цвета говна. Походишь вот так вот по чужим плевкам — хоть домой не возвращайся, все кажется, что эта вонючая прелесть на ботинки по щиколотки налипла. — Ну, и куда ты смотришь, чушка металлическая? За что отвечаешь, чему смеешься? Тьфу!

Бронзовый домовой-городовой, стилизованный под милиционера двадцатых годов двадцатого века, только улыбается сердитому старику, прямые руки, поднятые на уровень плеча, скрещены: левая указывает точно в топографический центр города, на нулевой верстовой столб в вестибюле Главпочтамта, а правая — подобно стрелке компаса, строго на север. На голове шлем, гимнастерка на уровне печени перехвачена ремнем, высокие сапоги, едва не под колено. Грамотно ваяли молодца, хотя…

— Нет, нет, барышня, спасибо, это я так остановился… отдышаться немножко решил.

Как выйдешь на станции «Крестовский остров», как войдешь за ограду Приморского Парка победы, так, считай, ты уже на рабочем месте… пять минут ходьбы… Тушин даже улыбнулся слегка — это весенний ветерок, похожий на солнечного зайчика, угостил его старческие ноздри запахом молодой травы, которая все увереннее пробивалась сквозь согревающуюся землю парка. Еще совсем недавно солнца почти и не было, а когда и было — тени от деревьев жиденькие лежали, почти прозрачные, а ныне ветви соками налились, почки прямо на глазах лопаются, через недели три лето наступит, еще не календарное, но… Хорошее солнце, ласковый воздух, дышать им радостно. Однако на этом, похоже, все добрые впечатления нового дня заканчиваются.

Тушин миновал парковые ворота и привычно огляделся.

Раннее утро буднего дня, парк почти пуст, хотя по центральной аллее уже катаются на роликах, остальные же прохожие — местная рабочая сила: большинство из них — либо обслуживающий персонал из Диво-острова, либо строители от Пирамиды и Стадиона. Скамейки, похожие на арфы, заколдованные черным вредительским волшебством, почти все пусты и все еще чисты, потому что время утреннее и на улице свежо… Тушин, несколько припоздав, все же среагировал боковым обзором на движение — так и есть: вон тот старик, что, кряхтя, оторвал свою жирную тушку от извивного скамеечного лона и теперь ковыляет навстречу — не случайный прохожий, это Борис Викторович Томичев, член президиума «Совета» (союза ветеранов-нелегалов из внешней разведки). Это, значит, Боря именно его ждал, высиживал. На вчерашнем президиуме Борька отсутствовал, по какой-то «уважительной причине»… Клистир, небось, не вынуть было…

— Здравствуй, Вадюша! Прямо как чувствовал, что тебя увижу!

— Я тебе не Вадюша, сколько раз повторять! Чего пришел?

— Ну, извини, старика, прости склеротика… Вадим Тиберьевич. А пришел я — тут ты прав — с тобою повидаться, перетолковать. Наслышан, весьма наслышан о твоем вчерашнем демарше…

— Каком еще демарше, не понимаю, о чем ты?

— Ну, дебоше. Предлагаю сначала о деле, а потом просто поболтаем по-стариковски. Отойдем, Вадим Тиберьевич, давай отойдем, что проку орать на всю аллею? Ты на часы не смотри, у тебя еще восемнадцать минут до начала рабочего дня, да идти — минус четыре минуты. Итого… «у нас еще в запасе четырнадцать минут»!..

Когда-то Боря Томичев трудился в Соединенных Штатах, тоже на нелегальном положении, там, небось, и привык жрать без меры, по-американски… Долго работал, наверное, хорошо действовал, коли сам Примаков Евгений Максимович, тогдашний начальник внешней разведки, удостоил его личной благодарностью. Об этой кульминации Бориной карьеры нынче только зулусы не знают, да и то вряд ли убереглись. Болтун тщеславный, а больше никто, был человек, да весь вышел.

Тушин, теперь уже никого не стесняясь, огляделся на все четыре стороны — вроде, нигде ничего такого угрожающего. Да только глаза у него… увы… как им поверишь?..

— Все чисто, не юродствуй, Вадим. Ты еще на снайперов окрестности проверь… Вот постановление: ты исключен из наших рядов.

Тушин вынул из Бориной жирной, в мелких неглубоких морщинках, руки и развернул постановление, начертанное на простом писчебумажном листике, формата А-4… Тыльная сторона чиста, казовая — на треть заполнена компьютерным кеглем ньюроман 16. «За дискредитацию…»… «неоднократные грубые нарушения Устава общественной организации…»… Названия общественной организации нет, печати нет, реквизитов нет, подпись неразборчива.

— Ясненько. На, возьми обратно. Я как тебя увидел — сразу понял: этот мешок с дерьмом черную метку мне приготовил. Идиоты вы, там, в детство впавшие. Все до одного! Джентльмены, мля… удачи…

— Разумеется, Вадим Тиберьевич, разумеется, ты был и остаешься среди нас единственным приятным исключением, тлетворному влиянию времени отнюдь не подлежащим.

— Кто бы сомневался. Ну, и? Ты мне цидулку передал, я прочел, что еще? А, Боря? Может, недоимка общественных средств за мною?

— Да и всё. Нет никаких недоимок. На этом официальная часть завершена, миссия моя закончена. Могу я рассчитывать просто на короткий разговор со своим сверстником и соратником? Доведется ли еще когда? Возраст-то у нас с тобою не детский.

— Боря, это у меня возраст не детский, а ты лет на пять-шесть меня моложе. Впрочем, мне, в отличие от таких как ты, апоплексический удар не грозит.

— С чем тебя и поздравляю. Вадим, слушай, давно тебя спросить собирался… раньше-то, вроде как, нетактично было… сугубо из любопытства…

— У… о-о-о… кажется, накаркал сам себе… ох…

— Ты чего?

— Ай, ничего, так. У тебя валокордин есть? Или корвалол?

— Нет, валидол. Хочешь?

— К черту валидол. Не надо, Боря, сейчас само пройдет.

— Нитроглицерин есть.

— В каплях?

— В таблетках.

— А, все равно давай!

Тушин откупорил пластмассовую крышечку, осторожно, с третьей попытки вытряхнул на трясущуюся ладонь белую крупинку и, прежде чем положить ее под язык, поставил крышечку обратно. Трубочку вернул собеседнику, вынул из под мышки трость и вновь оперся на нею левою рукой.

— Порядок?

— Вроде, отпустило. Благодарствую.

— Не за что.

— Спрашивай. Ты собирался спросить что-то?

— У тебя какое наградное?

Тушин даже и на мгновение не замешкался, словно бы годами репетировал ответ на необычный вопрос: