Юрий Леляков - Великая тайна Фархелема

— Тоже верно, — как-то с неохотой согласилась Фиар. — Хотя долгожители есть у всех народов — насколько выше средние цифры у нас… И я как будто вспоминаю: мне в тот раз немного не хватило до 94-х… Но… не хочешь же — сказать, что существует интуитивно осознаваемое биологическое несовершенство целых народов и рас?

— Будто и меня не пугает такая мысль… — признался Лартаяу. — Но чем ещё могу объяснить?..

— Но и мы, наверно — не те, какими хочется быть им, — предположила Фиар. — Например, по их ощущениям, остаёмся детьми и в возрасте, когда у нас уже свои дети…

— И что тут плохого? — не понял Лартаяу.

— Ничего. Просто — другой ритм жизни, цикл развития личности, самоощущение тела и духа. Это для них так же неестественно, как для нас — их одежда, их понятия о детстве и взрослости, их школа…

— Думаешь, им кажется, будто мы что-то теряем на этом? — переспросил Лартаяу. — Или наоборот, не доходим до каких-то истин? «Высшей правды» их солдатского строя по сравнению с нашей старой жреческой школой; «высшей правды» человека, которому неуютно без одежды с ног до головы; «высшей правды» старшего, который безнаказанно пользуется слабостью младших?.. И я не хочу специально доказать, что они хуже, найти побольше изъянов, несовершенств, я хочу понять, разобраться — но получается… И всё же чем определяется: кто кого должен больше стараться понять, соответствовать чьим стандартам — и почему не наоборот? Что потеряли бы они сами, если бы учились, как мы, или школьники в Чхаино-Тмефанхии: где тоже учебники делятся на темы и разделы, но там это не «сдают» в конвейерном ритме все к одному сроку, поспешив в одном, не поняв другое, уже забыв третье — и оценки свидетельствуют, что человек знает и умеет, к каким делам готов, а не что формально «прошёл», и уже не помнит? И в этих тренировочных лагерях: либо действительно готовились на случай чрезвычайных ситуаций, либо — их закрыли за ненадобностью, как слишком дорогостоящее прикрытие мелочного помыкания младшими?.. И вы же чувствуете: многое из правил и законов будто придумано в расчёте на остатки животных инстинктов, для придания им относительно облагороженного человеческого подобия! А по этим правилам и законам должны жить люди! И давайте скажем прямо: разве эволюция живой материи заканчивается на человеке? Или всё же — продолжается в нём? И как в среде любого вида — есть не только более и менее совершенные особи, но и целые группы? И вопрос: почему более совершенные должны жить по законам и правилам менее совершенных, рассчитанным лишь на тех?..

На этом Лартаяу вдруг закончил — и наступила тишина. Даже тех прежних, вечерних звуков не раздавалось в предутренней тьме — и сами звёзды чуть расплылись в лёгком тумане. Всё вокруг притихло перед рассветом… И Джантар шёл молча вместе со всеми в этой тишине, напряжённо думая над словами Лартаяу. Ему хотелось что-то возразить, найти иной ответ, объяснение — но ничего не приходило на ум. Да и интуитивно он чувствовал: Лартаяу прав во многом. И сам уже сколько размышлял — и всё не мог объяснить для себя: почему культуры некоторых народов Фархелема будто несли печать ущербности, уязвлённого самолюбия, обиды на другие страны и народы (не всегда понятно за что)? Хотя лоруанцев он никогда не думал причислять к таким — и так же интуитивно не мог принять идею, что есть народы и расы, более и менее совершенные… И вот теперь — было нечего возразить на слова Лартаяу… Всё безупречно, строго логично — но к каким выводам вело…

— И всё же что-то не то, — наконец прервал молчание Талир. — Как бы ни было, человечество Фархелема — единый вид…

— Ничего не могу поделать с фактами, — ответил Лартаяу. — И страшно представить, куда ведут такие рассуждения. И тоже легче думать, что человечество состоит из равных в своём достоинстве… Но с кем мы оказываемся наравне, пытаясь верить в это? С рабами варварских обычаев, основанных на инстинктах — которые, от чего их ни освобождай, всё равно превращают любую демократию в диктатуру, а свободу — в подобие тюрьмы или рабства? И продолжаем верить, что их надо ещё от чего-то освободить, дать какой-то шанс — а они остаются, кем были, и так же глумятся над идеей свободы и достоинства! Воруют на заводах, в институтах, достижения цивилизации идут на рынок тайных преступных услуг, а поймаешь их на этом, схватишь за руку — и ты уже враг какой-то группы, племени… А зачем их было тянуть в цивилизацию — если у них отсутствуют человеческие понятия, на которые она рассчитана? До них просто не доходит, что в городе, в отличие от дикой природы — всё не растёт само собой, а создаётся трудом людей, и люди — не обезьяны из группировки такого-то вожака?.. И сколько ещё поколений этих «простых» мы должны уговаривать жить честно, как-то перевоспитывать, от чего-то освобождать — пока наконец получим право сказать: хотим строить свою цивилизацию, чтобы никто не лез к нам с неполноценностью, а мы не были в чём-то виноваты, и что-то им должны? Или — если неизбежна такая, смешанная цивилизация — как не быть вынужденными жить по их законам, юридически отличаться от них?

— Да, но как ты будешь отличать, кто уже достаточно разумный, а кто нет? — переспросил Талир. — Сможешь чётко определить: между кем и кем, на основании каких различий провести грань?

— Вот именно… — Джантару показалось: вот и убедительный довод для ответа. — Всё кажется просто, пока идёшь от крайностей, но подойдёшь как будто к самой грани — и видно: чётких граней в человеческом обществе нет. Кто-то в чём-то чуть несовершеннее другого, тот — ещё кого-то, и так далее… Кому, на основе чего откажешь в праве считаться достаточно совершенным? Тем более, если и решать не в пределах одной культуры, а в универсальном плане, в масштабе всего человечества?

— И всё же именно наша культура не знала подгонки одних под стандарт других, — ответил Лартаяу. — Издревле было очевидно: люди очень разные, несовершенный в одном может быть совершенен в другом, потому у каждого должен быть свой путь и шанс. А у тех не так: особенности некоторых по какому-то произволу становятся образцом для всех — и нельзя даже спросить, почему то, а не это принято за образец. И в человеке не пытаются выявить сильные стороны: унижают тем, в чём слаб, ловят на неудачах в том, чего не может… Почему — если не из страха признать чьё-то несовершенство? И не чьё-то конкретно — а подсознательно скрытое чувство неполноценности больших групп людей с особой культурой? Ведь не только отдельные люди — племена и расы очевидно различаются в готовности уважать достоинство и считаться с правами! А именно: у одних более выражена человеческая, разумная сторона психики, а у других — инстинктивная, унаследованная от дикой природы! Так что, хотя человечество Фархелема и единый вид — так ли едино духовно…