Юрий Леляков - Битва во времени

— Возможно, и не ты, и не в этих — при таких-то документах, — ответил Итагаро. — Нет, но — какая подлость… «Патологическое удовольствие от наказаний… Роль шута при лидере группы… Характер деспотичный с ложной готовностью помочь»… Откуда они это взяли? Это же не по ошибке — только со зла можно придумать о нас такое! А — насчёт физической ликвидации, удаления желёз? Я и предположить не мог, что они на это способны…

— Или… просто собрали о нас все слухи, спорные версии, и даже явный бред? — предположил Джантар сквозь мгновенный озноб. — И, не думая, включили сюда?

— Похоже, — как-то не сразу согласился Итагаро. — Хотя и то не понимаю: что за фильм такой — «Девять ночей ужаса», и при чём он тут…

— Но о том ли говорим? — остановил его Герм. — Нам же надо всё осмотреть, выяснить ситуацию, проверить, нет ли ещё кого-то живого…

«И я уже будто не удивляюсь, — подумал Джантар. — Как если бы подсознательно ждал подобного…»

— Так я уже успел посмотреть снаружи, — ответил Лартаяу (хотя Джантар не заметил, чтобы он выходил). — Во дворе — ещё трупы. Вся наша охрана. И — вход оставлен открытым настежь. И на дороге — автомобиль, а в нём — ещё трое в какой-то форме, даже не пойму, какой… То ли потом приехали с директором, то ли — те, что тогда не успели уехать. И в помещении охраны — действительно остатки обеда на столе. Тарелки, бутылки, обёртки от чего-то… Но — ничего похожего на то, что едим мы, даже запах неприятный… Этим не могли пытаться нас отравить. Я хотел сразу сказать — но вы уже читали бумаги…

— Но всё-таки — что произошло? — задумалась Фиар. — Они действительно чем-то отравлены? Или…

Однако больше она ничего не решилась предполагать — по крайней мере, вслух — и интернат вдруг погрузился в тишину.

«Так что же это? — стал думать Джантар, вновь отмечая какую-то странность собственного состояния. — Они все вместе что-то ели — и отравились? Но когда? Не сразу же, ночью, вместо того, чтобы везти директора в больницу… Значит — уже потом, когда вернулись? Убедились, что директор здоров, приехали с ним обратно — и, не подумав разбудить нас, устроили пиршество? То есть — совсем рано, под утро? И ели все вместе — директор, охрана, следователи? И это — после подозрений именно в отравлении директора продуктами из нашей столовой? Или… проверяли продукты на нашей охране? — мелькнула новая страшная догадка, от которой он даже ощутил приступ головокружения. — Но почему отравлены и сами? Разве что — отравление произошло не сразу, решили, что продукты безопасны… А вообще отравить ими хотели всё-таки нас? Нет — а наше состояние? Откуда оно тогда? Если мы со вчерашнего вечера ничего не ели…»

— Нет, а мы? — отвечая Фиар, переспросил о том же Лартаяу. — Разве мы сами ели хоть что-нибудь? Но от чего-то же отключились — да ещё все сразу. И потом — так же сразу проснулись…

И вновь настала тишина. Или… уже — не совсем тишина, как вдруг показалось Джантару. Откуда-то в учительский ещё раздавался слабый неясный звук. Джантар — и не он один — насторожённо прислушался, пытаясь определить источник. А звук был странно похож на очень тихий, но всё же человеческий голос…

— Но где это? — шёпотом спросила Фиар, беспокойно оглядывая учительскую. — И что это такое? Вы слышите?

— Да это же сеть городской связи из Тисаюма! — сообразил Итагаро. — Трансляция выведена на минимальную громкость — но не отключена! Но где это тут? Подождите, сейчас найду…

Он шагнул к огромному, во всю стену учительской, шкафу — и сразу, откинув волосы назад, припал ухом к чему-то, что на вид совсем не напоминало репродуктор городской трансляции. Наверно, был замаскирован — и его расположение так, с ходу, мог определить лишь Итагаро… И вот он, немного послушав, казалось, уже хотел отойти обратно — но, так и не сделав намечавшегося по его движению шага, вдруг замер и стал слушать дальше. И выражение его лица всё более менялось, становясь как-то особенно недоуменным и тревожным…

— Что-то я не понимаю… — быстро прошептал он в промежутке между едва слышно доносившимися из динамика фразами. — Хотя мы всё равно одни, — добавил Итагаро, повернув регулятор громкости, — так давайте послушаем все…

— …И в эту последнюю ночь мира сего, — наполнил учительскую говоривший на элбинском диалекте громкий мужской голос на фоне неясного шума, — когда повсюду на улицах валяются осквернённые собственной наготой трупы тех, кто не вняли предостережениям Великого Элбэ, а оставшиеся в глубоком трепете ожидают суда, мы призываем всех истинно верующих: не упустите последнюю возможность покаяться! Не думайте о судьбе неверных, ибо сказано в Святом Каноне Великого Элбэ, данном человечеству во времена, когда люди были столь же греховны, сколь и ныне: «Проклят будет тот, кто встретит сей день в месте, где не будет храма во славу Великого Элбэ, и кто будет есть в тот день мясо членистых и водных тварей, и кто будет заниматься в тот день колдовством, и кто совершит преступление, караемое властями»… Осуждены такие люди от начала времён, ибо ведали, но согрешили — и нет им спасения ныне, и будут искать убежища от гнева Великого Элбэ, и не найдут! — голос уже будто врывался в сознание, наполняя его внезапно нахлынувшей жутью, которой лишь с трудом мог сопротивляться разум. — Тщетны будут все уловки их ума, ибо увидят они в эту последнюю ночь мира сего, как звёзды падут в океан! Всё, что измыслили они в своей греховной гордыне — галактики, световые годы и гелий, что выдуман учёными, дабы умалить славу Великого Элбэ — всё будет низвергнуто в океанскую пучину единым вздохом Создателя и Вседержителя! И нет им пощады, и муки их нескончаемы! Не сожалейте о них, люди, грех сожалеть о ничтожных и возгордившихся, когда пришли последние времена, и голый срам трупов, обнажившихся в последнем безумии, есть верное свидетельство концу мира сего! Отрекись же каждый от всех, кого знал в мире сём, и вручи душу свою Великому Элбэ! Не дай детям видеть позор и срам взрослых, чья нагота тела и духа вскрылась в эту последнюю ночь мира сего! Спешите каяться, люди, спешите в храмы!..

И вновь озноб — но уже совсем иной, чем прежде — пробежал по телу Джантара. Ведь теперь это даже не читали или слышали на занятиях — это неслось из динамика городской трансляции, не связанного ни с какой спецификой их интерната! И речь шла как будто о том же, что они сами видели здесь и сейчас… Ведь и здесь всюду — в здании, во дворе, в автомобиле на дороге — лежали трупы людей, перед смертью почему-то пытавшихся стянуть штаны — и в трансляции речь шла точно о таких же трупах! И — о последней ночи мира сего…

И тут же голос из репродуктора вдруг умолк — и остался лишь неясный шум толпы, перекрываемый далёким, явно молитвенным распевом. А за окном тем временем как-то особенно быстро сгущался сумрак…