Андрей Хуснутдинов - Гугенот

— То есть?

— То есть когда на вас брызгают водой в церкви, вы покорно склоняете голову и креститесь… Понимаете?

— Ну, склоняю.

— А что вы будете делать, если тот же самый фокус кто-нибудь попытается проделать с вами на улице?

— Понятно…

— Тем не менее скажите: может ли обряд быть связан с целесообразной и прагматичной деятельностью? Что вообще есть обряд? Останки мертвых процедур, помешательство, или — тайный язык, способ сообщения, вид обмена информацией?

— Понятия не имею.

— Знаете, по роду занятий мне приходится читать много всякой… — Инструктор помолчал, подыскивая нужное слово, но фразы так и не закончил. — И одна из работ — открытая, кстати говоря — запомнилась особо: не то «Архитектура как послание», не то «Мегаполис как шифр». Точно не помню. Так вот: автор исследует мертвые города не на предмет исторических откровений, а на предмет бессознательного коллективного мессиджа. То есть основной целью градостроительства он полагает не создание жилищных площадей как таковых, не заботу о комфорте граждан, но формирование некоего знака, сверхпослания. И для него этот приоритет так же естествен, как приоритет подписи над пером. Короче говоря, получается, что истинным смыслом существования некогда великого города Икс — ну, например, Помпеи — была не его материальная и духовная культура, не его торговые связи и военные герои, а формирование криптограммы: «Здесь был Вася». Или, скажем: «Стой, кто идет». Я утрирую. Это — в первой книге, по мертвым городам. Вторая, сколько помню, заказанная нами автору по современным, закрыта…

— И что отсюда следует? — нахмурился Подорогин.

— Отсюда вопрос: можно ли оценивать практическую деятельность с точки зрения ритуала, поддается ли она обрядовой формализации?

— Вы это у меня спрашиваете?

— Василь Василич, как часто, скажите на милость, диверсант уточняет стратегические смыслы закладки в тылу врага тротиловой шашки или передатчика, работающего на определенной волне? Что известно артиллеристам об их загоризонтной цели, кроме координат наводки?

— Ну, это все разные вещи, по-моему, — сказал Подорогин. — Это же очевидно. Крещение, стрельба…

— Не торопитесь, — возразил инструктор. — Практический смысл священнодействия и практический смысл стрельбы по невидимой цели — все это с точки зрения незаинтересованного наблюдателя идентично. В том и в другом случае ваша цель скрыта от вас. В том и в другом случае вы исполняете определенную сумму действий. Сумма действий эта имеет различную мотивацию, однако обладает четкой регулярной структурой и может быть формализована как обряд.

— Ну точно. — Подорогин потер ладони. — Бред.

— Василь Василич, — усмехнулся инструктор, — можете не отвечать, если не хотите. Мне просто интересно — от чего вы страдаете больше: из-за отсутствия героической атрибутики или от дефицита мотивации?

— Я страдаю от дефицита мотивации. — Подорогин на секунду задумался. — Вот именно. Я страдаю от дефицита мотивации. Хорошо сказано.

— Тогда скажите: вам нужно денег?

Подорогин пожал плечами.

— На что мне сейчас — деньги?

— Иными словами, для вас, в отличие от всего прочего народонаселения, это уже не является достаточной мотивацией. Немного же вы оставляете себе.

— Что вы хотите сказать?

— Что вам приходится довольствоваться двумя незавидными вещами. Точнее, одной из двух: либо легендой, либо правдой.

— Какой еще легендой?

Инструктор, поддев мизинцем рукав, взглянул на часы.

— Короче говоря, настаиваете на правде…

— Считайте, что так.

— Хорошо. Как вам будет угодно. В конце концов, рано или поздно вы все равно вытащили бы кого-нибудь на этот разговор. До свидания.

— И что? — опешил Подорогин. — И все?

— На сегодня, Василь Василич, все.

— А… как же правда?

— Всему свое время. — Инструктор взял из нагрудного кармана мобильный телефон и, набирая на ходу номер, попрощался.

После этого разговора Подорогин, конечно, стал ждать неприятностей. Однако неприятностей — по крайней мере в том виде, в каком он их представлял себе — не последовало. Не последовало ничего вообще. «Случайные» выпадения листков из газет, «неожиданные» уличные находки, «ошибочные» звонки, которыми предварялись задания, — все это прекратилось на корню. Как прекратились и сами задания.

Когда до него дошел смысл «непроисходящего», он поначалу воодушевился. Раз это и есть обещанная правда, решил он, так тому и быть.

Но эйфория вскоре уступила место тревоге.

Жизнь вокруг него будто замерла.

Если прежде немногие протокольные собеседники могли выказывать свою — наигранную ли, искреннюю ли — заинтересованность его персоной, то теперь он был лишен и этой мизерной возможности общения.

Он взялся звонить по телефонным номерам, которые еще мог вспомнить, но не дождался ответа ни по одному. Ему не ответила даже Ирина Аркадьевна. По старым адресам он обнаруживал либо развалины, либо чужаков. Какими наивными представились ему после этого собственные недавние мысли об одиночестве. Чудовищное сумасбродство Уэйкфилда не шло ни в какое сравнение с его положением публичного беспомощного отшельника, от которого, казалось, воротили носы даже бездомные собаки.

Начав снова пить, он теперь проводил большую часть времени в дешевых ресторанах и кафе. Отчего именно в дешевых — ведь у него были деньги, — он не мог сказать. Наверное, оттого что в дорогих он уж точно не интересовал никого, а в дешевых с ним заводили разговор и просто так, скуки ради. Правда, разговоры эти, как правило, не затягивались. После первых же минут общения люди как-то поникали, старались откланяться при удобном случае, словно он говорил на незнакомом языке или от него дурно пахло. Тогда, махнув рукой на собеседников, он стал налегать на спиртное. Его дневная норма быстро достигла двух бутылок водки, и этого «крейсерского» коридора он старался держаться: пить меньше смысла не имело, пить больше было опасно.

Понемногу ему стало казаться, что он смотрит на окружающее с отстраненным зрительским интересом. Перед ним будто крутили кадры старой кинохроники: связи, некогда соединявшие объекты в единую картину, как и сами объекты, были давно утрачены, исчезло все, кроме изображения на пленке. Впрочем, наделять смыслом происходящее он при желании мог бы и сам. Не такое уж и сложное это было дело. Отчего, например, мимолетный взгляд незнакомки у бара не мог послужить сигналом к очередному заданию? Почему бы клюющему носом швейцару не оказаться инструктором? Кто вообще сказал, что задания прекращены? Если стрельба по невидимой цели, похороны и смысл жизни имеют в основе одну и ту же регулярную структуру, то какого черта должно искать ответов на стороне?