Андрей Хуснутдинов - Гугенот

Узкая дверь с трафаретным заглавием «ПК» неподалеку от лифта скрывала не нишу пожарного крана, а тесную каморку, заставленную страшноватого вида отработанной оргтехникой. Невнятно матерясь и путаясь в хламе и паутине, полковник осторожно вытащил откуда-то из ближнего угла пыльный сверток, оттеснил Подорогина и попятился обратно в коридор. Пыльный сверток оказался ссохшейся упаковкой из-под картриджа для ксерокса «Кэнон».

Свою ношу полковник держал на руках так бережно, как сапер держит неразорвавшуюся мину. Подорогин хотел взять коробку, так как дверь открывалась вовнутрь, ногой ее было не захлопнуть, однако полковник, отступив еще на шаг, протянул коробку в направлении дверного проема, сделал глубокий вдох и длинно, как дуют на торт со свечками, подул на нее. Внутрь каморки влетело густое облако пыли. Полковник перевернул коробку вверх дном, дунул еще раз, подождал, пока разойдется пыль, помахал перед собой ладонью, закрыл дверь и наконец обернулся к Подорогину.

— Не поверишь, Василич: закладка одна тыща девятьсот восемьдесят восьмого гэ. Оба штурма пережила… Пугу с Ебаном… — Полковник приподнял коробку до уровня глаз и восхищенно осмотрел ее с боков. Свернутый доклад торчал у него из-под вздувшегося погона, лоб пересекала грязная черта. — Как все у тебя получается — ума не приложу.

— Что? — спросил Подорогин.

Вместо ответа полковник вручил ему коробку:

— Инструкции внутри…

Внутри, помимо инструкций, находился утопленный в формалине макет ленинской комнаты. Все было как обычно — знамя, члены Политбюро ЦК КПСССР, запах. Отличие «закладки» от всех предыдущих «вымпелов» заключалось в том, что один ряд столов со стульями отсутствовал и на его месте, если соответствующим образом наклонять коробочку, передвигалась от стены к стене крошечная модель танка Т-72: спереди она упиралась дулом в классную доску, сзади — крыльями в накладную дверь.

Затем, как обломки всего этого поглотил мусоропровод, Подорогин заперся в душевой гостиничного номера, пустил воду, подставил под струю затылок и методично, почти не сознавая того, что делает, бил открытой ладонью по стене. Так он столкнул с полки кусок мыла, на котором тотчас и поскользнулся. Равновесие ему удалось удержать, лишь со всего размаху ударившись о стену локтем. Он обхватил локоть и сел на дно. В предплечье от места контузии к кисти как будто протянулись электрические разряды. Подорогин сжал и разжал пальцы, потом закрылся руками, набрал полную грудь воздуха и замер, не дыша…

В мае, в ночь на полное лунное затмение, его командировали куда-то в среднюю полосу. На инструктаже перед вылетом сообщили только, что задание «особого грифа», все дальнейшие указания он получит «на земле». Подорогин, взявший за правило обходиться с инструкторами без вопросов и лишних слов, промолчал.

Летел он с пересадкой. Сначала обычным аэрофлотовским рейсом, потом — с какого-то военного аэродрома, до которого добирался на попутке — разболтанным грохочущим кукурузником. Из опознавательных знаков на фюзеляже Ан-2 имелся только полузатертый номер «04». Все несущие поверхности, от двойного крыла до хвоста и рулей высоты, были отшлифованы так, будто самолет летал не в обычную погоду, а сквозь песчаные бури и облака вулканического пепла. В тесном салоне стояли автобусные сиденья и была разбросана солома.

В уездном аэропорту, отчаявшись дождаться встречающих, Подорогин постучался в комнату милиции и был на весь зал обруган дежурным старшиной. В буфете за бутылку воды с него почему-то потребовали доллары — и непременно «свежими», не старше девяносто девятого года — при этом часть сдачи дали в жеваных фунтах, часть в целковых и обсчитали рублей на сто пятьдесят. Вода оказалась с просроченной датой годности. Подорогин оставил нетронутую бутылку на столике.

На привокзальной площади его тотчас обступили нищие, загалдели вразнобой, толкаясь и хватая за одежду. Громогласной матерной репликой «христарадников» разогнал дворник, по виду ничем, кроме фартука, от них не отличавшийся. Подорогин вернулся в зал ожидания и было сунулся в закругленное, формы суфлерской будки, окошко кассы, но замер с выставленным согнутым пальцем: окошко было заложено кирпичом и закрашено синим маслом. Вокзал пропах гнилым деревом, землей, прокисшим потом. Люди спали в допотопных фанерных креслах и вповалку на полу. Хищные тощие кошки обнюхивали ноги вынужденных постояльцев, небогатый пассажирский скарб. Подорогин включил сотовый телефон и, точно с лампадой в темноте, прогулялся с ним в приподнятой руке от стены к стене — шкала-«антеннка» зоны приема так и не появилась. Погодя он снова вышел на площадь.

Нищие, как вокруг костра, расселись по бортику сухого фонтана вокруг гипсовой фигуры без рук. На голове фигуры шумно трепетал полиэтиленовый пакет, лицо было сколото по самые уши. Тренькала балалайка. Поодаль фонтана стояла телега с запряженной лошадью.

Стараясь не показываться на свету, Подорогин пробрался на пустую стоянку такси, большую часть пути он при этом сделал в привокзальном парке, густо провонявшем дерьмом и помоями. Возле разбитой будки-справочной, кое-как очистив подошвы о камень и чувствуя, что начинает выходить из себя, он закурил.

На черном столбе под расписанной шашечками доской качалась мутная лампочка под абажуром. В разрывах туч появлялась и пропадала луна — в полете, посматривая в иллюминатор, Подорогин запомнил ее ослепительной серебряной монетой с битым рельефом на аверсе, теперь, когда с правого края на нее наползала тьма, она пожелтела и сморщилась, как сухофрукт.

— Василий, что ль?

Подорогин едва не выронил сигарету. В последнее время он привык к окликам из-за спины, однако сейчас позади него был голый, набитый прошлогодней листвой парк. Стряхнув пепел, он обернулся.

Между деревьями, шагах в десяти от будки, стоял коренастый человек в распахнутой фуфайке и вымазанных рыжей глиной кирзачах. Фуфайку и сапоги выдергивало из темноты в такт раскачиванью лампочки, лица свет не достигал.

Не отвечая, но и не отводя глаз от незнакомца, Подорогин затянулся сигаретой. После полуторачасового пребывания в грохочущем чреве кукурузника у него до сих пор были заложены уши и что-то трепетало за грудиной, он отходил от полета, словно от контузии.

— Так что ж — Василий? — уточнил незнакомец.

Подорогин щелчком отбросил окурок.

— Василий… Воды тут где-нибудь можно найти?

— А в машине и можно, — сразу засуетился человек, выдвигаясь на свет и шаря себя по карманам фуфайки. — Жду-жду его, а является, и ни бельмеса, здрасьте, угодники… — Он сунул в рот мятую папиросу, с треском поджег ее, озарив ввалившиеся небритые щеки, пышные усы и беспокойные глаза под косматыми бровями, махнул рукой на небо. — Пошли уж, коли Василий. Рядышком тут.