Алексей Грушевский - Игра в Тарот

Но Толик не слушал её визгливые крики. Лишь с удовлетворением отметил:

— Во как заполошилась!

Видать, он выбрал правильную тактику, будет так лежать, гордо и неприступно, пока они его не выпустят. Ну, не бить же склянки, он всё ж таки такой солидный деятель, не пристало ему буянить….

— Однако какое романтическое название «кабинет уродов». Хи-хи-хи. Подумаешь «кабинет уродов». Слабо вам меня напугать. Я во время приватизации и дефолта такого насмотрелся, что все ваши «кабинеты уродов» для меня — тьфу! Кабинет правительства молодых реформаторов, пострашнее будет. Хи-хи-хи — подумал он и сладко зевнул.

Только сейчас, растянувшись на столе, он понял, как он устал, как он устал…

Страх сразу прошёл. Ему стало даже смешно от того, как он мучался мгновение назад.

— Страх приходит когда ситуация вынуждает бездействовать. Ничто так не разъедает человека как вынужденное бездействие в ожидание неизвестного. Страх сидит внутри, и он сломает любого, если дать ему выйти собственной неуверенностью. Любой страх легко преодолеть, просто начав активно что-то делать. Главное проявлять активность, не рефлексировать, не фантазировать, не пытаться предугадать возможные варианты, а действовать. Недаром эти шарлатаны так долго держали меня в вынужденном бездействие. Всё понятно, это у них такая предварительная обработка, они хотели сломить мою волю, чтобы было легче дурачить меня. Совершенно элементарный приём. И надо признать, действенный. Но со мной они просчитались! Не на того напали. Меня не сломить. Я им покажу! Не будь я так измотан сегодня, я бы совсем не поддался бы страху. А сейчас надо восстановить силы, чтобы показать им, что со мной все их ухищрения оказались напрасными — он зевнул, совершенно не обращая внимание на прыжки и ужимки всполошившейся старухи.

Душевное равновесие стремительно возвращалось к железному командору реформ.

Толик почувствовал, как его придавила усталость. Действительно, до чего же мучительный день! Ему нужно было просто полежать, немного расслабится. Умиротворённо он смотрел вверх, чувствуя, как его накрывает волна расслабления.

Глядя снизу вверх Толик, заметил, что с этого ракурса комната выглядела несколько иначе. Во-первых, она расширялась к верху. Во-вторых, его поразила огромная высота стен. Казалось, что он лежит на дне глубокого и широкого колодца, суживающегося к низу. Где-то там наверху виделись очертания накрывающего этот колодец купола, и тёмное пятно гигантского колокола, поблескивающего в первых лучах рассвета, льющиеся через окна подкупольного барабана.

— Скоро он зазвонит — вздрогнув, подумал Толик, и бросил взгляд на стены.

Ему теперь ясно было видно, что, то, что он раньше принимал за стеллажи, были земляными террасами, высотой примерно с пол метра. В стенах этих террас были сделаны не глубокие углубления, где-то полтора метра длиной, с полметра глубиной, и сантиметров тридцать-сорок высотой. Перед каждой такой «кельей» стояла догорающая свеча.

В этих, больше напоминающих норы, «кельях», кряхтели и стонали, ворочающиеся в коротком, кошмарном забытье, его соратники по демократическому лагерю.

Грудь давила тяжёлая, индивидуальная, верига. Толик, глухо кряхтя, стал вылезать из своей норы. Верига очень мешала, железный ошейник, на котором на короткой цепи висел пудовый крест, больно натирал шею, цепь цеплялась острыми заусенцами за ветхую рясу. Звеня веригою, Толик кое-как выбрался на террасу, и пополз вниз, на дно.

Он и раньше не любил толкаться в толпе во время общей побудке, и предпочитал заранее подползти к выходу. Ну а сейчас, когда он получил долгожданную должность, он обязан был до звука первого колокола уже быть внизу. А, судя по тому, что свечи почти все погасли, и сквозь думку испарений от обитателей этого узилища сверху пробивались первые голубоватые лучи света, колокол должен был зазвонить с минуты на минуту.

Узники спали нервно. Ворочались, скрипели зубами, плакали, стонали. Всё пространство храма, заполнял тревожный и болезненный шорох.

Толик остановился около одной из нор, из которой раздавались тяжкие, полные невыразимого страдания, чмоки.

— Егор, ты как? Жив? — прошептал он, встав перед ней на четвереньки и заглядывая внутрь.

Из норы показался истощённый до крайней степени Егор Гавнодар, давний его соратник.

— Крошечки нет пожевать, брат? Спасителя нашего ради — просипел он плаксиво.

— Да откуда, вечный пост ведь — сокрушённо ответил Толик.

Егор зачмокал тоскливо и безнадёжно и, невыразимо болезненно кряхтя, уполз, с протяжным стоном, обратно в глубь норы.

— Да ещё похудел, видать недолго ему осталось — с грустью подумал Толик.

Дело в том, что Егор худел. Стремительно худел. Терял жир. Непонятно откуда, наверное, эту было обычное для их теперешнего состояния «прозрение», но Толик, как и Егор, знал, что, потеряв последнюю каплю насосанного им из народа за годы реформ жира, Гавнодар испустит дух.

Собственно смерть была не редкой гостей среди обитателей этого места. То там то здесь Толику попадались «кельи» перед которыми не было догорающего огарка, и вместо стонов оттуда несло зловонием разложения, резким даже по сравнению с общей гнилостной и сырой атмосферой.

На нижней площадке, мутными тенями, уже бродили очнувшиеся послушники. Они, как и Толик, были несколько выше рангом основных обитателей этого богоугодного заведения. Они были послушниками братьев стражей правоверной революции, и им доверялось носить посохи братьев. Несмотря на то, что посохи были крайне тяжёлыми, носить их было всё ж таки легче, чем таскать коллективные вериги.

Наконец послышался скрип раскачиваемого колокольного языка. Плач, стоны, всхлипы, крики, и скрежет зубовный исходящий из многочисленных нор резко усилился. Отворились большие двустворчатые двери и на нижнюю площадку вышли братья стражи правоверной революции. Они встали кругом, и к ним тот час же бросились послушники. Каждый из послушников пал ниц, перед своим наставником.

Толик лобызал, так полагалось по канону, подошвы сапог своего наставника, и просил его, простить свои тяжкие грехи и доверить ношение посоха исправления.

— Так и быть, грешный смердящий пёс, Бог, милостив, и позволяет тебе послужить сегодня во славу его — раздался над ним голос Пал Палыча, теперь брата Павла.

Как только братья, все разом, произнесли эти слова и воткнули рядом с пасшими ниц послушниками свои железные посохи, грянул первый звук колокола.

В ответ ему раздался дикий визг. Выскочив из нор, в низ по террасам посыпались «грешники», таков был статус основных обитателей узилища.