Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— И какой же пункт в этой целом людоедской программе не имеет людоедского характера? — смеясь, спросил Николай.

— Кар-кар-кор-коррррмёжка! — отчаянно закаркал, давно позабывший, что такое летать, ожиревший окорочёк. — Если кормят — надо молчать! Терпеть… Кстати как там мои гонорары?

Это он обратился уже к председателю.

— Эх, эх скорби мои, скорби — запричитал тот, засовывая руку во внутренний карман пиджака.

Председатель достал небольшой бархатный мешочек, и, склонившись над ним, так чтобы максимально закрыть его содержимое от любопытных глаз, стал что-то отсчитывать, сокрушённо причитая:

— Эх, эх, скорби мои, скорби, эх, эх, скорби….

Удод так вытянулся, пытаясь хоть краем глаза заглянуть в это весьма скромное хранилище наличности, что, казалось, ещё чуть-чуть и накренившиеся от его потуг клетка упадёт набок. Сгусток жирной бесформенной биомассы, до этого вяло корчащийся на одном месте, вдруг неожиданно громко как-то зачмокал, захлюпал и потёк в его направлении, словно, бархатный мешочек был для него непреодолимым магнитом.

Наконец, со всё тем же скорбным стоном, председатель протянул и насыпал перед Удодом несколько, тщательно отобранных и сосчитанных, крупных жёлтых зёрен, заискрившихся золотым отливом. Тот, вытянув сквозь прутья клетки все свои конечности, быстро их сгрёб под себя, после чего потерял к происходящему всяческий интерес, довольно нахохлился и повернулся к Николаю задом.

— Вот видите, коллега всё правильно Вам объяснил — нечего искать недостатки, надо искать позитив — председатель проникновенно обратился к Николаю. — Скажу Вам больше, если вас что-то угнетает, или жить не даёт, то надо с этим не бороться, а учиться быть этим, перенять все их повадки и методы, и самому стать этим. Изучать, понимать, как всё это работает и самому пробовать становиться таким же, даже не таким же, а лучшим! Задача превзойти это, а не разбивать свой лоб в неравной борьбе с миропорядком, где это возможно, а, значит, необходимо.

— А я думал, что задача человека придумать, как сделать мир лучше….

— Глупости! — вдруг резко возбудилась бурно зачмокавшая биомасса. — Ересь, ересь, ересь! Не может человек ничего сам придумать, ну не может! Всё что приходит к нему в голову приходит из вне, от бесов, от нашего Врага! Особенно если ему кажется, что он якобы нашёл что-то новое. Нет ничего нового! Всё это старые уловки врага нашего вечного Храма, врага веры, порядка, врага стабильности, который смущает нестойкие умы, насылая на них полчища бесов, принимающих форму крамольных мыслей, толкая несчастных на погибель, в море огня, гиену огненную. А от бога мысль может быть только одна — надо любить начальство и начальство всегда хорошее. А если начальство кажется плохим — то это демоны, демоны смущают нестойкие умы! Все идеи (говоря слово идеи, жирная биомасса так затряслась от ненависти и гнева, что Николаю показалось, ещё чуть-чуть, и оно лопнет) суть дьявольское наваждение, бесовский соблазн, происки врага нашего вечного, ересь! И мы, ангелы — охронители, обязаны не допустить вторжение бесов в наше богоспасаемое отечество кои идут через таких, как ты. Пресечь, пресечь мы должны исходящую от тебя угрозу, дабу не сгубил наш враг через тебя многих… — ангел охранитель так часто завибрировал, что, казалось, ещё чуть-чуть и эта масса наконец-то лопнет, забрызгав всё вокруг своими склизкими ошмётками.

— Ну что ж Вы так, коллега? Ну, нельзя же так сразу. Как же вы скоры на расправу! Молодой человек просто, может, ещё не всё понял, запутался, заблуждается по неведенью. Надо ему попытаться всё объяснить. Давайте я попробую — закачал головой председатель.

Председатель встал из-за стола и подошёл к Николаю. Некоторое время он стоял рядом с ним, нежно смотря на него склонив свою головку набок и кротко улыбаясь. Наконец он начал:

— Скажите, что Вы цените больше всего?

— Свободу — не раздумывая и секунды, ответил Николай.

— Эх, эх, эх… скорби наши, скорби — запричитал председатель, всем своим видом показывая, что ничего иного он и не ожидал услышать, и потому безмерно расстроен такой очевидной глупостью и недальновидностью.

— Свобода, свобода…. А знаешь ли ты, что это такое на самом то деле? Не знаешь. Ладно, так уж и быть, расскажу тебе.

Маленький кругленький толстячёк, как-то необыкновенно легко вскочил на стол, и в наступившей оглушительной тишине, задумчиво поднял голову куда-то вверх, сверкнув в свете нависшей над головой мощной лампы своими очками. Немного постояв, видно собираясь с мыслями, он начал:

— Я расскажу вам, что такое эта самая свобода на собственном примере. Ведь я не всегда был охронителем в этом великом Храме вечного порядка и гармонии, да, признаюсь, был, однако, короткий промежуток времени, в моём прошлом сне, когда оная свобода… наличествовала. В том, (слава нашему Храму!) давно пошедшем кошмаре бабки на Тверской торговали самовязными носками и укропом. У людей покруче дома стояли стойки видаков, которые, тихо журча, переписывали киношку («Земляничные поляны» и Дисней впритык, Хичкок плюс Мадонна, дописанная в хвост немецкой порнухой и т. п.) Потом конечно, всё это прихлопнули, но я говорю о том времени, когда мухи ещё жужжали. Так вот. Я был одной из таких мух. Я торговал сначала книжками, потом газовыми пистолетами. Тогда, в том сне, мир был большой и места хватало всем. В общем, это была химически чистая ситуация так называемой «свободы». Надо мной, в силу моей мелкости и незаметности, никого не было, только дырявое серое небо. Вот тут-то я и понюхал ту самую портянку: «ты работаешь только на себя». А заодно оценил такую штуку, как диалектика свободы.

Что означает фраза «ты сам себе хозяин»? Сообщаю для любопытствующих: на практике она означает ровно одно: ТЫ САМ СЕБЕ РАБ. Причём раб очень хороший — в том смысле, в котором рабы бывают хорошими. И сейчас вспоминая тот жуткий кошмар (слава богу уже кончившийся!) могу сказать по личному опыту — никто и никогда не сможет ЗАКАБАЛИТЬ человека настолько быстро и успешно, как это он может сделать сам. Достаточно сделать его «хозяином самого себя»

Тут самообладание покинуло председателя трибунала. По нему прошла судорога. На выпученные глаза навернулись слёзы. Было видно, что даже сейчас, через только лет, в эти благословенные времена порядка и всеобщего спокойствия в этом вечном Храме, он не в силах совладать с нахлынувшими на него образами измучившего его прошлого кошмара.

— Впервые я это восчувствовал, сидя в пятом часу утра ледяной зимней ночи на двух рюкзаках с разномастными книжками, греясь в подсобке на рабочем месте у приятеля (он работал там ночным сторожем, имея приварок с таких, как я, горемык, которым нужно было с рассвета «занять хорошее место») и думая о том, что мне не на что сегодня пожрать горячего (от чая меня уже тошнило). Во внутреннем кармане куртки у меня лежала стопка денег толщиной в два пальца — рублями, которые нужно было частично озеленить, частично рассчитаться с людЯми. Это были мои деньги, но мне и в голову не могло прийти взять оттуда хотя бы бумажку — ведь это были не те деньги, на которые кушают.