Алексей Грушевский - Игра в Тарот

— Ты православный? — Мить Митичь сверкнул на Сашу сумрачным взглядом из под нахмуренных бровей.

— Конечно, крещён.

— Надо проверить — есть ли крест?

Мить Митичь сноровисто залез обеими своими длиннющими клешнями под Сашину рубашку, и долго, сосредоточено сопя от усердия, его щупал, облапив всю Сашину грудь и спину, пока искал крест.

— А чё ето он такой старый, ржавый? — искренне удивился страшный погромщик.

— А это от моего прадеда, белого казака осталось. Выкопали из могилы, где он лежал жидовнёй расстрелянный. Единственная память осталась — у Саши даже слёзы выступили на глазах, от понимания — какую чудовищную чушь он несёт.

— Что я делаю! Да что же это я делаю! Ведь такая чушь, такая чушь. Сейчас же раскроют — пульсировало у Саши в голове с такой силой, что, казалось, ещё чуть-чуть и инсульт.

— Значит ты казак. Это хорошо. Ну, казак, выпей чарку — Мить Митичь поднес ему стакан.

— Я не пью — пролепетал Саша.

— Выпей, выпей, говорю тебе, выпей! Я тебя заставлю, салага, выпить, Дурашка, тебе потом хорошо будет… — ревел явно неадекватный Мить Митичь, размахивая бутылкой. — Выпей, выпей, салага. Тебе потом хорошо будет. Выпей. Если погром хочешь — то пей!

Грозно рычащий Мить Митич, надвинувшись всей своей громадой на щуплого мальчугана, обдал его волной своего резкого запаха. На Сашу накатилась липкая волна, в которой слилось и тончайшее амбре давно нестиранных носков, и обкаканных и обмоченных подштанников, и прогорклого давно не смываемого пота, и отрыжки, и водки, и тухлых шпрот, и ещё чего-то кислого, и ещё чего-то медицинского… и ещё, и ещё что-то… чего Саша, по молодости, ещё не мог идентифицировать.

Саша, погрузившись в эту беспросветную вонь, вдруг в охватившем его отчаянье, невероятно остро, всем своим существом, ясно и отчётливо понял — лучше погром, чем ЭТО. Он резко, с невиданной прытью дёрнулся, было, бежать, но в его спину и плечи упёрлись руки вовремя подоспевших адъютантов.

Его крепко схватили. Он вырывался, кричал: что он еврей, что он не крещённый, что он не хочет больше на погром…

— Дяденьки, простите, я больше не буду, а-а-а-а-а-а-аааааааааа!

Всё было тщетно. Это только раззадоривало злодеев. Погромщики отработанными приёмами заломили его, зафиксировали голову, потом зажали нос, и, наконец, вставили в, жадно ловящий воздух, рот горлышко бутылки.

В Сашу полилась, сжигая всё внутри, огненная вода. Он думал что задохнется, зашёлся в кашле, плевался и фыркал. Но свирепые черносотенцы лили и лили в него водку, пока, наконец, какая-то тёплая волна, разлившаяся по нему, не притупила боль и другие чувства, и он обмяк.

Тогда его отпустили. Теперь он сидел смирно, как в тумане глядя на Мить Митича. Вонь от него теперь была не столь ужасна. Это уже была даже и вонь уже, а так… запашок. Мить Митичь вылавливал из банки жуткого вида, явно мутагенные, огурцы, и сосредоточено их пожирал, по ходу поучая Сашу:

— Ну, ведь хорошо? Хорошо. Правильно пошло. Хочешь погром — надо. Без этого погром не пойдёт. Учись. Меня слушать надо. Вот ты у нас казак, а я знаешь кто? Не знаешь. Никто не знает. А вот они — Мить Митьчь показал огурцом наверх — знают. Там знают. Потому без меня никак. Я знаешь кто?

Мить Митьчь придвинулся к Саше, требовательно смотря прямо ему в глаза.

— Нет — пролепетал закосевший Саша.

Мить Миттчь замолчал. Выпил стакан водки. Закусил огурцом. Рыгнул, крякнул, и торжественно глядя на оробевшего Сашу, торжественно изрёк:

— Я прямой потомок и наследник Романовых. Тайна рождения. Императрица в страхе расправы скрывала факт поздней беременности. Был вынесен месье Жераром. Передан татарину Сабитову. Знали лишь святые старцы. Они сохранили тайну до срока. Сроки вышли, время пришло…

Мить Митьчь налил стакан и протянул Саше:

— За императора!

Саша взял стакан и, сам удивился, как выпил. Всё закружилось, в глазах потемнело, но как-то он выплыл, и увидел, сквозь обрывки тумана, как Мить Митичь суёт ему в рот огромный, в желтоватых пропалинах, гигантский пупырчатый огурец.

— Жри, сука — почему-то свирепо рычал прямой потомок императора, дрожа от непонятного возбуждения и вылупив, казалось, готовые лопнуть налитые кровью глаза.

Испуганный такой экспрессией, Саша не стал перечить, и покорно открыл свой маленький ротик. Мить Митичь, не теряя ни секунды, сразу же быстро и сноровисто всадил гигантский овощ, размером, наверное, с полукилограммовый баклажан, по самые Сашины гланды. И Саше, выпучив обильно слезящиеся глаза, ничего не осталось, как, задыхаясь, давясь слюной, медленно и усердно его сгрызать, порождая в процессе, как ему казалось, оглушительный хруст.

— Ну и славно! Дело будет, будет дело…то, что надо…быстро приучим…парнишка что надо… природа! — удовлетворённо, как то по кошачьи заурчал, отчего-то сразу повеселевший, Мить Митичь, и пустился в новые откровения.

— Ты выпил за императора, а какого? — спросил он, хитро прищурившись.

— За Вас — нашёлся Саша.

— Правильно! Открою тайну — я уже помазан на царство. Таинство произошло с соблюдением всех формальностей. В Успенском соборе, в присутствие патриарха. Члены всех королевских домов Европы прибыли инкогнито. Сей факт пока скрываем, до срока. Пока я император-инкогнито. Но… можно ли тебе доверять?

Саша сидел молча, с испугом смотря на Мить Миттича, даже в алкогольном опьянении понимая, что в любой момент этот сумасшедший погромщик может выкинуть всё что угодно.

Мить Митичь нахмурился и грозно посмотрел на Сашу:

— Ты зачем пришёл?

— За Россию пострадать готов. За империю, за императора… готов… не жалеть живота своего — сбивчего залепетал пьяный мальчик.

— Грех. На всех вас грех лежит Грех передо мной. Неподъёмный грех, неискупный. Предали отца и мать мою, императоров, смерти предали. Грех, грех… как искупите? Каким страданием, каким подвигом? Готов искупить? Ты готов искупить свой грех передо мной? Мукою искупить? — невероятно раскрасневшейся Мить Митичь вплотную придвинулся к вконец оробевшему Саше.

— Г-г-г-гот-т-т-тов-в — у Саши зуб не попадал на зуб.

И тут огромная красная горячая масса Мить Митича, как-то неожиданно резво, с места, без всякого разгона и подготовки, словно гигантская жаба, подпрыгнув, с оглушительным липким чпоком накрыла Сашу. Саша чего-то кричал, дёргался, но ничего не мог поделать с навалившейся на него и расплющившей его неподъёмной тяжестью. Но мало того, что натужено сопящий Мить Митичь лежал на щуплом Саше, он ещё и совершал какие-то возвратно-поступательные движения вверх-вниз своим необъятным пузом, окончательно прессуя несчастного юношу.

Сознание быстро оставило страдальца. Когда же он, каким то чудом, на мгновение очнулся, то увидел, что шустрые адъютанты сноровисто его раздевают, грубо срывая рвущуюся по швам одежду, и переворачивают на живот, а тяжело дышащий Мить Митичь стоит рядом уже полностью голый. Не успел он сообразить, что происходит, как он оказался снова безжалостно вдавленным огромной тушей в пыльную обивку старого дивана.