Александр Бушков - Королевство теней (сборник)

Никогда…

Откинувшись на циновку, глядя на черных солдат, подталкивающих хито к хижине, Тавель с тупой тоской думал о Тё. В ее имени жила прохлада. Произнося ее имя, он вновь слышал дурманящий запах речных цветов, видел излучины Большой реки, слышал божественную тишину серебристых отмелей.

Даже в воспоминаниях тишина Большой реки была столь глубока, столь невероятна, что Тавель, как от боли, сжал зубы. Эта тишина была неотторжима от Тё, от шелеста ее мелких, семенящих шагов, от ее негромкого смеха, так странно распространяющегося в тумане. Вспомнив ее смех, Тавель сжал кулаки. Он остро жалел, что не взял Тё силой в тот первый день, когда ее привезли в Хиттон. Он остро жалел, что не увез ее силой, не втащил ее на зеленый броневик, пропахший гарью и черным порохом, не заставил ее обмывать ему ноги, не отдал офицерам, не сделал шлюхой. Он мог!

Не нажал бы гашетку…

Пхэк!

Он смотрел на дымящуюся поляну, на черных солдат, подгоняющих босого хито, и задыхался от ненависти. Он видел Большую реку, ее серебристые песчаные отмели, туман над ними, такой легкий, такой неслышный, что он казался прозрачным. Он был настолько нежен и тонок, этот туман, что уже не разделял мир на тьму и свет на отчаяние и надежду. И прикрыв ладонью слезящиеся от ненависти и счастья глаза, Тавель всматривался в белизну тумана.

Туман был так легок, так невесом, так легко и невесомо тянулись над водой его серебрящиеся изнутри струи, что столь же легкими и невесомыми казались бесконечные, обрывающиеся к воде террасы леса. Прозрачные в невыразимой утренней голубизне, они, как воскурениями, были одеты рассеянной в воздухе влагой; и в таких же воскурениях тонула, меркла река, по которой, как по звездной млечности, легко и бесшумно скользил деревянный челн, невероятный уже от того, что над ним возвышались фигуры Тё и Кая.

Не нажал бы гашетку…

Оглушенный, раздавленный давним видением (Кай и Тё — они уходили в будущее!), уничтоженный собственным бессилием (они уходили в будущее без него!), Тавель застыл у кромки берега. Струи воды шелестели среди лобастых мшистых валунов, почти бесшумно выбрасывались на белый песок, но оставались прозрачными, как прозрачна была звездная ночь под горбом горы Йочжу, где неделю назад в лессовых пещерах офицеры Тавеля обнаружили тайный лагерь хито. Только там все кончилось огнем и дымом.

Не нажал бы гашетку…

Хито, наконец, втолкнули в хижину.

Маленький, равнодушный, он отрешенно присел на корточки. Маленькие глаза слезились, щурились, узкий подбородок порос редкими волосками, но на голом плече отчетливо виднелась красная натертая полоса — от ремня винтовки.

Тавель и полковник Тхат молча разглядывали хито, но это его нисколько не трогало, он, без всякого сомнения, был из тех, кто уже видел Кая. Большею частью своей души он, наверное, был уже там, куда его никто не мог сопровождать — ни мать, ни отец, ни жена, ни эти черные офицеры, ждущие от него слов.

— Ты видел Кая, — нарушил тишину Тавель. Он смотрел на хито пронизывающе, страшно, но хито не обращал внимания на его пронизывающий страшный взгляд. — Ты видел его совсем близко, вот как нас. Ты видел Кая под Ниссангом. Ты хотел убить Кая. Это так?

Хито равнодушно кивнул, хотя при имени Кая глаза его на мгновение вспыхнули.

Хито кивнул. Офицер не ошибся. Он, хито, видел Кая. Он видел его совсем рядом, он видел его под Ниссангом, благословенны его пески!

— Я тоже был под Ниссангом, — ухмыльнулся полковник Тхат. Он не скрывал презрения. — Мы обнаружили засаду хито, когда Кай купался в реке. — Полковник Тхат обращался к Тавелю. — Кай не боится водяных змей, они почему-то не трогают Кая, но хито засели в подлеске, они держали нас на прицеле. Мы успели вывезти Кая из-под Ниссанга, в него даже ни разу не выстрелили, ни один хито не нажал на спусковой крючок. К вечеру мы окружили опасную зону, но схватили только троих, остальные ушли. Мы спросили Кая, что нам делать с этими тремя хито, ведь они хотели его убить. Кай попросил: не стреляйте в них. Желания Кая священны, мы не стреляли в хито. Позже, когда Кай ушел, мы убили хито ножами.

— Сколько вас было под Ниссангом? — спросил Тавель.

Хито равнодушно показал две руки с растопыренными пальцами. Один палец был отрублен, рану затянуло багровой нехорошо воспаленной кожицей.

— Почему вы уходите из спецпоселений?

— Мы хотим быть вместе, — равнодушно ответил хито.

— Разве в спецпоселениях вы не вместе?

— Неволя разъединяет.

— Почему тебя не схватили под Ниссангом?

— Я успел уйти. Меня не заметили.

— Почему ты не ушел в лес? Почему ты не затаился? Почему ты пришел сюда?

— Я хочу видеть Кая.

— Но ты его уже видел!

— Я хочу видеть Кая, — равнодушно ответил хито, но в глазах его снова блеснул огонь.

— Ты пришел убить его? Под Ниссангом тебе это не удалось, ты пришел сюда убить Кая?

— Мы могли убить его под Ниссангом, никто из нас ни разу не выстрелил.

— Почему?

— Мы видели глаза Кая. Он чувствовал наше присутствие и часто оборачивался. Мы видели его глаза. Кай, он не такой, как мы. Кай, он совсем не похож на нас. Он другой. Я знал женщину, которая понесла от Кая. Ее ребенок тоже другой. Его не трогали даже военные парули.

— Но ты вернулся, чтобы убить Кая!

— Кая нельзя убить! — равнодушно ответил хито. — Убить можно зверя, убить можно человека. Кая нельзя.

— Он что, бессмертен?.. — вкрадчиво спросил Тавель.

— Кай не бессмертен, — глаза хито вспыхнули. — Если мы попросим его, он умрет.

— Как? — удивился Тавель. И заподозрил: — Ты грамотен?

— Когда-то я читал курс современной философии. Там, — кивнул хито, — в университете Хиттона. Это было давно.

— А сейчас? — вкрадчиво спросил Тавель. Его раздражало непонятное равнодушие хито. — Сейчас ты читаешь лекции среди таких, как ты?

— Я хочу, чтобы люди коснулись истины.

— При чем же тут Кай?

— Кай и истина, это одно понятие.

— Но там, под Ниссангом, вы же хотели убить Кая, вы же хотели убить истину! Ты понятно, ты не мог выстрелить — знание делает человека слабым. Но те, остальные?

— Они видели: Кай — он как ребенок. Они видели: он совсем другой. Они поняли: его существование — залог нашего будущего.

— Можно, я ударю его? — негромко спросил полковник Тхат.

— Нельзя… — Тавель с болезненным любопытством рассматривал сидящего на корточках хито. — Ты пришел увидеть Кая, просто увидеть?

— Да.

— Ты знаешь, что мы убьем тебя?

— Любовь — это всегда самоуничтожение.

— Но если любовь это самоуничтожение, — медленно выговорил Тавель и утер мокрый лоб рукавом черного мундира, — если любовь всегда самоуничтожение, то зачем тебе такая любовь?

Хито равнодушно опустил набрякшие веки: