Ольга Денисова - Неразменный рубль

— Саня! Ты куда? — мама не успела подняться из-за стола, когда он открыл дверь в прихожую.

Он и сам не знал, куда направляется, а главное — зачем.

— Куда пошел-то? — крикнул ему вслед физрук.

— Пойду вашу дочку из кино встречу, — проворчал Латышев и добавил сквозь зубы: — Тоже мне Герда!

И виноватым он себя вовсе не чувствовал — сама напросилась! Нашла время, когда разговаривать… Нашла что говорить!

Но в глубине души шевелилась какая-то странная тревога. А внутренний голос и вовсе повел себя непонятно, противно шипя: «Люди гибнут за металл». Латышев слышал эту фразу исключительно в отношении heavy-metal и не мог взять в толк, с чего она вдруг появилась в голове.

Только оказавшись на Партенитской улице и остановившись на повороте к Фрунзенскому шоссе, Латышев понял, куда пойдет и у кого спросит, где сейчас Наташка.

На небе высыпали звезды, умытые дневным дождем. Сегодня оплавленный асфальт не перебивал запахов южных цветов и зелени, и из «Крыма» доносились звуки «Синей песни» — в разгаре была советская дискотека с идеологически выверенным репертуаром. Всю дорогу до первого корпуса Латышев чувствовал тоску и страх, для которых не находил никакого повода.

Парень в сером костюме, казалось, ждал Латышева, потому что нисколько не удивился его приходу, а выключил телевизор и указал глазами на кресло.

— Где Наташка? — спросил Латышев без обиняков.

— Зачем тебе Наташка? — парень широко улыбнулся. — У тебя получше девушка есть. Да ты садись, садись, раз зашел.

— Она была здесь?

— Ну и была. И что теперь?

В ванной шумела вода — парень в сером костюме был в номере не один. Хороший ему достался номер, трехкомнатный, с холодильником и телевизором. Полулюкс.

— Что ты ей наговорил? — Латышев все же сел в предложенное кресло.

— То же, что скажу тебе. Никакой души Вечный вор у тебя не забирал. Потому что ты не смог убить собаку. Убил бы собаку — был бы совсем другой разговор.

— Но… — Латышев смешался: он не ожидал такой откровенности. — Но ведь что-то он мне все-таки дал…

— Дал. За честно нарисованную на зеркале дверь Вечный вор исполнил одно твое нехитрое желание. Думаю, ты должен быть доволен — девочка тебе досталась что надо!

— Да я бы и без него… Да она бы и без Вечного вора…

— Кто же теперь может точно сказать? — глаза парня смеялись.

— Я думал, он дал мне… удачу… — Латышев вопросительно глянул на парня в костюме.

— Удачу? Ха-ха три раза! За такую удачу мало дохлой черной собаки, это стоит дороже… Минимум — убитая девственница.

Зловеще это прозвучало. Так зловеще, что Латышев почувствовал, как кровь отливает от лица и по телу волной бежит озноб.

— Издеваешься? — спросил он чуть дрогнувшим голосом.

— Разумеется, — парень стал вдруг серьезным. — Но легкие деньги всегда стоят дорого.

В ванной перестала шуметь вода и послышалась возня.

— Что, за них надо обязательно продать душу? — спросил Латышев, неуверенно усмехаясь.

— Душу? Никто не заберет твою душу, пока ты сам ее не отдашь. А отдашь ты ее незаметно, без клятв и кровавых подписей. И будешь плясать вокруг пьедестала золотого тельца вместе со всеми, и возносить ему хвалу, и приносить ему жертвы, и думать, что он — оправдание всему: и лжи, и подлости, и убийству. — Парень помолчал, а потом продекламировал, вскинув руку: — «И людская кровь рекой по клинку течет булата!»

И хотя жест этот был нарочито театральным, глаза парня полыхнули вдруг злым, холодным огнем, и хитринка, прятавшаяся на дне его взгляда, исчезла, а Латышева снова передернуло — от необъяснимого, иррационального страха. Но тут дверь из ванной распахнулась, и в комнату шагнул невысокий толстый человек — тот, что вчера приехал на черной «Волге». Только теперь он был в махровом халате и босиком.

— Генка, что ты ребенку голову дуришь, а? — спросил он ворчливо, но беззлобно.

— Я на курорте. Считай, что я так развлекаюсь, — парень хитро улыбнулся, оглянувшись на своего соседа.

— Ты в первую очередь на работе, а потом уже на курорте. Не слушай его, мальчик. Он городит чушь. Никаких Вечных воров в природе не существует, душа — это абстракция, которая не продается, не покупается и не может быть украдена или отдана. А Генка — просто шутник.

— Я говорю со школьником на понятном ему языке, — парень хитро изогнул губы, и неясно было, сдерживает он смех или негодование. И Латышев подумал вдруг, что ему не тридцать лет, а гораздо больше…

Захотелось уйти. Срочно уйти, убежать — как будто он куда-то спешил. Нет, не спешил — опаздывал.

— Ох, сдается мне, ты сам этот язык только что придумал… И никому, кроме тебя самого, он непонятен. Поздно уже, я спать, а ты — как хочешь.

— Я попозже, — тот махнул рукой и повернулся к Латышеву: — Кстати, меня зовут не Генка, а Геннадий Иванович.

Латышев же с приоткрытым ртом уставился на толстяка: ему вдруг показалось, что глаза у того разного цвета. Но толстяк уже повернулся к нему спиной, прошел в соседнюю комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

— А Наташка твоя весь день по поселку рыскала, искала черную собаку. Хочет выкупить у Вечного вора твою душу. Я ей сказал, что собаку убивать не обязательно, сойдет и живая… — «Геннадий Иванович» расхохотался.

— Зачем ты над ней издеваешься? — вспылил Латышев неожиданно для себя.

— Да как же над вами не издеваться? Говорил ей: нет никакого Вечного вора, никто не забирал душу у Сани Латышева, — не верила. А сказал, что нужна черная собака, — поверила тут же! Ладно, иди, жди ее дома. Прощения проси — может, простит. Думаю, простит, — они нас всегда прощают.

— За что это я должен прощения просить?

— Даже не знаю… Иди, сказал. Мне некогда.

А тревога не прошла… Латышев поднялся, понимая, что больше ничего ему тут не скажут, но на пороге «Геннадий Иванович» его окликнул:

— Слышь, Саня Латышев… Ты только дома ее жди, ладно? Искать не ходи.

И голос у него при этом был добрый и просительный, а не хитрый и глумливый. Да Латышев искать ее и не собирался! Впрочем, как и ждать.

Ни искать, ни ждать Наташку не пришлось. Он спускался от Фрунзенского шоссе к Партенитской улице, когда ее увидел: она шла ему наперерез — возвращалась домой. В «Крыме» продолжалась дискотека — пел идеологически невредный Джо Дассен. А с ним соперничал «Гуляка», доносившийся из опущенного окошка припаркованных возле магазина красных «жигулей».

Наташка оставалась в той же невообразимой кофте, только волосы у нее высохли и плавно легли на плечи. И была она такой же несчастной, как тогда, когда Латышев целовал ее возле лифта. Нет, не несчастной — маленькой какой-то, беззащитной… И шла как раз к тому самому месту, где черная «Волга» сбила черную собаку.