Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец»

Стены замка хорошо сохранились. Выглядели даже нарядно: красные с широкими белыми полосами. Не было только крыши, да зияли пустыми проемами двери и окна. В высоких арках фундамента тоже тоскливо свистел ветер. Казалось, кто-то просто-напросто не достроил красно-белый веселый домик на странных дугообразных ножках… Лишь подойдя ближе, мы увидели отчетливые следы ветхости и запустения. Пахло древней вековой пылью. Дом, конечно же, разрушился от старости.

Обогнув замок, мы направились к лесу. Вольф, видимо, не надеясь на благоразумие Жэки, перед отходом предупредил меня жестами, чтобы мы не углублялись в чащу. Но это вышло как-то само собой… Сухая песчаная почва, укрепленная выступавшими наружу корнями, была только на краю опушки, а дальше, под деревьями, тотчас сменилась зеленым мхом, предвещая скорое болото. Начался бурелом. Гниющие поваленные стволы торчали из застоявшейся болотной жижи. Мы прыгали с кочки на кочку, ежеминутно рискуя провалиться в предательские окна коричнево блестевшей трясины. Идти дальше стало невозможно.

Мы вернулись к нашей лощине, набрав по дороге мелких древесных грибов в облетевших зарослях. На вкус грибы были вяжущие и сладковатые. Жэки убедил меня, что они съедобные: пожевал, проглотил и, погладив живот, растянул рот до ушей в довольной улыбке.

Все-таки мы очень устали и разочаровались. Стало ясно, что со стороны леса мы отрезаны от окружающего мира болотом. Наконец я и Жэки устроились, как нынче утром, в куче сухих листьев и, прислонившись к дубу, молча думали о своем.

Так приятно было просто смотреть в небо, запрокинув голову к бездонной синеве, и дышать голубой свободой. Я отдыхала. Впервые за много лет забыла про боль и чувствовала себя в безопасности. Это легкое ощущение покоя… В высоту уходил огромный могучий ствол. Он был широк и крепок у основания. Сильные корни узлами вспарывали землю, а нижние ветки простирались над нами, как усталые и мудрые руки — ограждали и благословляли нас… Дуб все еще был покрыт листвой, в отличие от других деревьев, чьи желтые полупрозрачные кроны должны были вот-вот обнажиться на ветру и во всей красе явить ажурные, будто прорисованные черной тушью силуэты стволов и веток — силуэты, устремленные ввысь, словно готовые вдруг беззвучно взлететь… У меня на родине дубы тоже иногда оставляли на зиму всю листву, так что я не удивлялась…

Закрыв глаза, я слушала, как шумят листья. Это было какое-то сухое ритмичное позванивание, будто маленькие льдинки ударялись друг о друга. Тысячи крохотных нежно игольчатых льдинок… И в то же время протяжный звук напоминал гудение огромного роя пчел, урчание гигантской работающей машины. Опять мне почудилось в этом что-то искусственное. И еще! Я вдруг вспомнила, что не встречала здесь ни одного растения, знакомого мне с детства… А вот дубы, оказывается, были везде!.. Как некий символ эволюции. Великое дерево жизни… Древо жизни… И тут что-то произошло в моем сознании. На миг все остановилось, словно мысли выключили в голове. А потом я почувствовала в ушах странное гудение, внезапный и противный звук ненастроенного приемника. Я сжала ладонями уши. Резкий звук усилился до боли, и вдруг мне показалось, что Жэки со мной разговаривает. Я отпустила уши и — услышала его голос. Жэки спрашивал, что же со мной такое и почему я… В общем-то он всю дорогу — к замку и обратно — со мной разговаривал, но, не понимая его, я просто не обращала внимания на его болтовню. А с этой минуты я стала понимать Жэки. Все, что он мне говорил, было теперь понятно. Я не могла еще ответить, я не знала других, нужных для этого слов, но в голове у меня словно появился переводчик, который не только переводил, но и вкладывал в мою память значение услышанных слов и смысл грамматических конструкций. Память схватывала их моментально, и чем больше он говорил, тем быстрее я овладевала языком. Часа через два я настолько накопила опыт, что могла уже сама составлять довольно сносные фразы, и потому, когда один за другим вернулись Вольф с Карином, была вполне в состоянии участвовать в общей беседе. А нам было что обсуждать — наше положение оказывалось и серьезным, и до отчаяния нелепым…

Первым воротился Вольф — усталый, мрачный, весь до ниточки промокший. Он молча остановился перед нами, и мне вдруг стало его жалко, что-то шевельнулось внутри, захотелось обнять и сказать что-нибудь очень хорошее, словно ребенку. Согреть, утешить… Я подумала, что испугаю его, заговорив сейчас, вот так сразу, на понятном для них языке. К тому же это был не родной язык Вольфа… И я помнила, как сегодня утром он, отряхивая листья с колен, недоуменно глядел на Карина… Поэтому я подошла к нему, едва державшемуся на ногах от усталости, и лишь приникла к его груди и стала гладить мокрые волосы на голове. По шее за воротник текла вода. По-прежнему думая о своем, он наклонил ко мне лицо, на миг прижался колючей щекой к моему плечу и затем резко отстранил от себя, показывая жестами, что он весь мокрый. В изнеможении опустился на землю под дубом и долго сидел без движения в одной позе, все так же не говоря ни слова, хотя видно было, что он совершенно продрог. А ведь был уже вечер, становилось все холоднее, солнце садилось в тучу. Нам некуда было идти, нас не ждали впереди теплый дом и сухая одежда. А по лицу Вольфа я поняла: худшее, возможно, еще и не наступило… Я всполошилась, не зная, что делать, что предпринять…

— Жэки! — крикнула я, наконец. — Скорей разводи костер!

Вольф разом вышел из оцепенения и устремил на меня такой взгляд, что я опять подбежала к нему и, встав на колени, принялась с жаром объяснять: это Жэки, Жэки научил меня языку!.. Вольф смотрел на меня, точно на диковину не из мира сего, все еще не веря моим словам и в то же время словно думая о другом. В этот момент возвратился Карин, и я опять начала объяснять все сначала им обоим.

Впрочем, долго стараться мне не пришлось. Они были настолько погружены в себя, как это случается с людьми, встретившимися с чем-то чрезвычайным, полностью захватившим их мысли, что особенно удивляться чему-то еще просто не могли…

Первым начал свой рассказ Карин. Одолев речку вброд, он, по уговору, шел строго в одном направлении. Пройдя километров десять — двенадцать, он уперся в другую реку, куда более быструю и глубокую. Сообразив, что ее вряд ли удастся перейти, как первую, он отмахал приличное расстояние вдоль и против течения, но так и не нашел места для переправы. Карин выглядел озабоченным. Река, по его словам, была совсем не похожа на равнинную — сплошные водовороты и пороги. Только дурак или сумасшедший мог сунуться в воду, да и на лодке, с его точки зрения, нельзя было проплыть и сотни метров. Тут он вспомнил, что у Вольфа, кажется, были веревки, — в таком случае вместе они смогли бы, пожалуй, навести переправу. Потому что другого способа выбраться отсюда, очевидно, не существовало…