Лазарь Лагин - Патент АВ

— Прошу прощения, сударь!.. Моментально будет исполнено, сударь… — проговорил он, быстро пятясь задом к двери, выскочил ни жив ни мертв из номера и поднял на ноги весь немногочисленный штат гостиницы.

Пока поваренок с космической скоростью бегал по магазинам, закупая все необходимое для этого царского обеда, пока повар, призвав на помощь все свое умение, давно позабытое в этой глуши, священнодействовал у огнедышащей плиты, хозяин гостиницы, корчась в судорогах, которые он искренне почитал светской жестикуляцией, старался развлекать своего во всех отношениях удивительного постояльца.

— Надолго в наш город, сударь?

— До вечера, — отвечал Падреле, наслаждаясь своей победой.

— Дела в этом городе, сударь?

Падреле презрительно поджал губы, давая понять, что не представляет, какие дела могут занести подлинно делового человека в такую дыру.

— Я должен был сойти на предыдущей станции… э-э-э, как ее, там?

— В Новом Эдеме, сударь?

— Вот именно. Но я проспал эту станцию. Вечерком отправлюсь. Закажите мне часам к десяти машину.

— Прошу прощения, сударь! Какой марки прикажете машину?

— Господин… э-э-э, господин, как вас там?

— Родриго Аква, сударь.

— Вы болван, господин Родриго Аква!

— Слушаюсь, сударь! — захихикал хозяин гостиницы, чтобы подчеркнуть, что он нисколько не обиделся, тем более что у него действительно и в мыслях не было обижаться на такого богатого человека.

— Только чтобы никто не знал, что я вечером уеду! — крикнул ему вслед Падреле. — Я не хочу, чтобы на меня глазели ваши малопочтенные сограждане. Скажите, что я лег спать и уеду только послезавтра!

— Слушаюсь, сударь!.. Будет исполнено, сударь, — восторженно отвечал господин Аква.

Он выбежал из гостиницы, чтобы самолично заказать у владельца гаража самую роскошную из имевшихся у него машин. Попутно он счел возможным под величайшим секретом сообщить кое-кому все, что ему удалось узнать из беседы со своим необычным постояльцем. Ко всему, что он действительно знал, почтенный господин Аква счел себя вправе добавить глубоко продуманные личные соображения, которые он выложил с такой убежденностью и убедительностью, что на другой день не только в Туберозе, но и в Бакбуке и Новом Эдеме знали о крошечном человечке в цилиндре и на высоких, почти дамских каблуках, который случайно заехал в Туберозу, а должен был сойти в Новом Эдеме. Знали, что он страшно богат, и что он не то король страны лилипутов, не то сын какого-то индусского раджи, и что он уехал поздно вечером того же дня, хотя собирался пробыть в Туберозе двое с лишним суток.

Добрые две недели после этого дня граждане Нового Эдема строили разные предположения о том, почему ехавший в их город незнакомец так и не появился в нем. Расспрашивали долго и с пристрастием шофера, возившего его, но шофер всем говорил одно и то же: крохотный джентльмен в последний момент передумал, сел в поезд и уехал куда-то на север, кажется, в Город Больших Жаб.

Эта версия стоила Падреле всей сдачи, оставшейся у него после расчета с господином Аква. Молчаливый шофер так и не рискнул положить ее на свой текущий счет, потому что она все же была слишком велика, чтобы не возбудить против него самых неожиданных подозрений, вплоть до подозрения в убийстве с целью грабежа.

В то время как в Городе Больших Жаб полтора десятка джентльменов, считавших себя добрыми христианами, человеколюбивыми и культурными людьми, судили Томазо Магарафа за то, что он перестал быть уродом, доктор Попф в Бакбуке только начинал поправляться после жесточайшего воспаления легких и последовавшего за ним плеврита.

Как и все очень здоровые люди, не привыкшие болеть, Попф переносил свою болезнь бурно и трудно: бредил, метался на постели, то и дело порывался встать и пойти в лабораторию, или требовал, чтобы ему подали одежду, потому что он должен ехать в Город Больших Жаб. Его приходилось в таких случаях удерживать в постели совместными усилиями совсем сбившейся с ног Береники, вдовы Гарго и госпожи Бамболи, аптекарши, которую мы имели удовольствие представить читателям в самом начале нашего повествования.

К чести обеих последних дам, мы должны сообщить, что они, узнав о несчастье, обрушившемся на семью Попф, явились без всякого приглашения и отдали себя в полное распоряжение Береники.

Чувства, двигавшие при этом вдовой Гарго, были просты и ясны, как все ее поступки. Она была полна признательности и симпатии к милому и бескорыстному доктору, сохранившему ей сына. К тому же, ничто не задерживало ее дома. Игнаца ей посчастливилось пристроить учеником на один из кожевенных заводов в Туберозе, а младший, как уже было упомянуто, находился в детском приюте.

Соображения, толкнувшие на подвиг милосердия суховатую, в меру завистливую и сварливую жену аптекаря, были более сложными. Конечно, и ее растрогало безвыходное положение, в котором оказалась молодая докторша, не имевшая в Бакбуке друзей. Вообще было бы в высшей степени неправильно и несправедливо полагать, что госпожа Бамболи была злой женщиной. Она была доброй всякий раз, когда ей позволяли обстоятельства.

Но одно только чувство сострадания не смогло бы оторвать многодетную аптекаршу от хлопот по собственному дому. Мы не можем скрыть, что ею при этом управляли и элементы тщеславия, и даже интересы корыстного характера. И для нее и для ее покорного супруга было, конечно, весьма лестно подружиться с семьей доктора, да еще, к тому же, столичного. Напомним, что, ко всему прочему, доктор Попф был сыном довольно известного журналиста, а его молоденькая супруга — подумать только! — дочерью настоящего профессора.

И все же, даже из-за столь понятного чувства тщеславия, аптекарша и ее супруг не стали бы проводить так много времени в доме занемогшего доктора Попфа. Тут действовал еще один важный побудитель, о котором сами супруги Бамболи, понятно, умалчивали. Не желая раньше времени разглашать тайну, мы отложим раскрытие этого загадочного стимула до одной из последующих глав.

А пока что вернемся к заболевшему доктору Попфу. Одной из многих забот, легших в те трудные дни на хрупкие плечи его жены, было всячески отвлекать его мысли от судьбы лилипута, которому он в Городе Больших Жаб впрыснул «эликсир Береники».

Эта задача весьма усложнилась, когда в Бакбук дошли первые отзвуки процесса Томазо Магарафа. У Попфа к этому времени кончилось воспаление легких и началось осложнение в виде мучительного плеврита. Попф очень ослабел, изнервничался, и одна мысль о том, что его имя может зазвучать в зале суда, повергала Беренику в ужас. Она представляла себе полчища бесцеремонных репортеров, которые, несмотря на болезнь доктора, начнут систематическую осаду их дома в погоне за сенсационными деталями его изобретения. Они будут ломиться в двери, лезть в окна, они будут проникать сквозь любую щель, как крысы, как клопы, как пыль. Она отлично знала характер Попфа, и ей становилось страшно: вдруг он узнает, что Магараф, выросши, стал нищим и, в довершение всего, попал на скамью подсудимых. Стива все это могло бы довести до отчаяния.