Лазарь Лагин - Патент АВ

— Имеются ли у вас сейчас какие-нибудь сомнения, что я нахожусь не в полном уме?

— Никаких, — сказал доктор Астроляб. — Вы вполне нормальный человек, хотя и сильно ослабели от потери крови.

Тень улыбки промелькнула на обескровленном морщинистом лице больного.

— А вот теперь пишите: «Я, Буко Сус, в присутствии доктора Астроляба и двух других свидетелей, приглашенных по моей просьбе (вы потом сами проставьте фамилии), чувствуя… скорую свою кончину, торжественно… заявляю перед лицом совести своей и господа нашего: доктор Стифен Попф и арестованный заодно с ним механик Санхо Анейро… ни в малой степени… не виновны… не виновны… в преступлении, которое им инкриминируется… Они не виновны ни в покушении на убийство, ни тем более… в смерти несчастного юноши Манхема Бероиме. Покушение на Манхема… покушение… совершил я…»

Все три его слушателя при этих словах побледнели и взволнованно переглянулись. Рука ассистента застыла на полуфразе.

— Вы мне поклялись! — тревожно напомнил им Буко Сус. — Если вы побежите сейчас в полицию или к прокурору, я откажусь от своих слов… Только спустя десять дней после моей смерти!.. Вы мне сами поклялись!..

— Клятва есть клятва, — успокоил его доктор Астроляб срывающимся голосом. — Вы можете быть совершенно спокойны.

Сус обвел подозрительным взглядом взволнованные лица своих слушателей.

Вы сами поклялись! — повторил он. — Я на вас полагаюсь: вы порядочные люди. Мне не к чему тащить с собой в могилу Попфа и Анейро, но я хочу все-таки, чтобы меня предали земле не как убийцу, а как человека, достойного уважения. После моей смерти, — пожалуйста! Тогда рассказывайте… даже обязательно… А если вы… сейчас побежите к прокурору, я скажу, что вы это нарочно выдумали… чтобы выручить своего коллегу — доктора Попфа… Но вы ведь сами поклялись…

— Продолжайте свой рассказ, — сказал доктор Астроляб. — Наша клятва остается клятвой.

— «…Покушение на Манхема Бероиме совершил я, — продолжал Буко Сус, — и смерть его… на моей совести. На моей, потому что я выполнил это черное дело, и на совести господина по имени Синдирак (фамилии его я не знаю), именно он… задумал это покушение и заставил меня совершить его. Но не моя и не его вина, что Манхем умер. Господин Синдирак даже специально предупредил меня, чтобы раны были нанесены не смертельные… Важно было только, чтобы он был ранен… и чтобы… чтобы подозрение обязательно пало на доктора Попфа и Санхо Анейро… Это он научил меня прошептать за спиной юноши… перед тем, как ударить его ножом: „Скорее, доктор, кто-то идет!..“ Это для того, чтобы дать против них улику… Господин Синдирак хотел… я не знаю почему… обязательно хотел усадить Попфа на скамью подсудимых… А я не хотел ничего этого делать, но господин Синдирак сказал, что он прибыл от Белого Ворона… и я не мог, нет, не мог его ослушаться… ни в чем. Я до второго сентября не знал о его существовании, но он обо мне все знал… Он сказал, что прибыл от Белого Ворона, и я не смел, не мог ослушаться…» Вы записали, что я не мог и не смел его ослушаться?

— Я записал, — успокоил его ассистент. — А откуда он взялся, этот господин Синдирак?

— Этого я не знаю и не должен был знать… Он приехал от Белого Ворона… этого было достаточно… Я никогда до этого никого не… Я уже давно, несколько лет старался жить совсем честной жизнью…

Господин Буко Сус засопел носом. Доктор Астроляб подал ему воды, он выпил и несколько успокоился.

— …Я только знаю, что когда громили и жгли дом Попфа, этот… от Белого Ворона… что-то делал в кабинете доктора, он там рылся в каких-то бумагах, совал в карманы какие-то пузырьки. А потом он исчез, и я его больше не видел…

— Все? — спросил после минутного молчания доктор Астроляб.

— Все, — ответил слабеющим голосом Буко Сус. — Прочтите мне, как вы записали, я подпишу — и все… И все…

Все было записано правильно. Сус неумело подписался левой рукой и почти тотчас же потерял сознание.

Доктор Астроляб и оба его сослуживца заверили своими подписями исповедь Буко Суса. Потом доктор вложил ее в конверт и спрятал в боковой карман своего пиджака.

Они на цыпочках покинули палату и направились в кабинет доктора Астроляба. Здесь они присели у стола, уставшие за эти пятнадцать минут, как от самой тяжелой физической работы. Присели и долго молчали, собираясь с мыслями.

— Как вы думаете, доктор, — прервала наконец молчание старшая хирургическая сестра, — он скоро умрет?

— Будем надеяться, что подсудимых оправдают за недостатком улик, — невесело усмехнувшись, ответил доктор Астроляб. — Этот мерзавец останется калекой, но раны его, к сожалению, не смертельны…

Напрасно вы стали бы искать сведений о деле Попфа и Анейро на страницах столичной печати. Случайные заметки в двух-трех газетах сообщили еще в первой половине сентября, что где-то в провинциальном городишке Бакбуке два ничем не примечательных человека — механик и местный врачшарлатан — арестованы по обвинению в покушении на убийство еще менее примечательного юноши. Кого это могло заинтересовать? Мало, что ли, убийств и налетов совершается ежедневно, ежечасно в обширной и богатой Аржантейе?

Прошел сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, первая половина января, а газеты Города Больших Жаб и всей страны, за исключением Баттога и Бакбука, продолжали молчать об этом происшествии.

Следствие еще тянулось, но арестованных все реже и реже вызывали на допрос. Раз в месяц к ним допускались на свидание их жены. Раза два в месяц господин Паппула выезжал в Баттог — не то для доклада начальству, не то для того, чтобы поразвлечься от удручающей провинциальной скуки.

Наконец семнадцатого января вечерние газеты Баттога и Города Больших Жаб сообщили своим читателям, что сегодня, в десять часов тридцать минут, в Бакбуке, в старинном здании городского суда начался процесс бакбукских убийц. В очень кратком изложении сущности обвинения сказалась любезная помощь господина Дан Паппула.

Затем последовали еще месяц и восемь дней полного молчания, которое, впрочем, осталось не замеченным подавляющим большинством читателей. Аржантейя, как мы уже вскользь упоминали выше, была в эти дни охвачена подлинным психозом муравьиных бегов. Это были дни, когда за наиболее рысистые и выносливые экземпляры рыжего муравья платили десятки, сотни и даже тысячи кентавров. Именно тогда страну облетела волнующая история двух весьма состоятельных промышленников, которые проигрались на этих бегах и пустили себе пули в лоб. Именно тогда человека, отравившего муравья-рекордиста, чтобы обеспечить первое место своему муравью, судили и осудили со всей строгостью, по аналогии с нашумевшим в свое время делом об отравлении героини столичного ипподрома — прославленной трехлетней кобылы-рекордистки Джульетты. Человек, придумавший и запатентовавший особые настольные «формикоидеадромы», стал в течение двух недель архибогачом и самой популярной личностью в стране. О его изобретении без тени улыбки писали и говорили как о ярчайшем достижении аржантейского гения. Миллионы аржантейцев самых различных возрастов и социального положения проводили часы, полные лихорадочного азарта, склонившись над формикоидеадромами.