Френсис Шервуд - Книга сияния

— Нет смысла?

— Скорее всего, жена, больше одних сапог ему носить не придется. Знаешь, ведь големы долго не живут.

— Что?!

Рохели показалось, будто ей в грудь вонзили острую палку.

— Они живут недолго — как бабочки.

— Что?

— Их порода делается для особой нужды. Не знаю, что там на уме у раввина, но уверен: как только нужда в големе отпадет, он отнимет у него жизнь.

— А зачем Майзелю тратить столько денег на одежду, если голем скоро умрет? — Рохель сама не знала, почему она так расстроена.

— Да, это странно. Но я тоже кое-что знаю про эти вещи, жена. Уж поверь своему супругу.

— Но это несправедливо! — Рохель никак не могла опомниться.

— Рабби дал ему жизнь. Когда придет время, он ее заберет.

По щеке Рохели скатилась слеза.

— Я знаю, ты оплакиваешь каждую упавшую птичку и каждого маленького зверька, — Зеев наклонился поближе к Рохели, касаясь ее своей бородой, отчего по всему ее телу побежали мурашки. Молодая женщина быстро отстранилась. — У этого бедняги нет души. Ладно, я должен выяснить насчет кожи.

Он надел плащ, натянул на голову капюшон и шагнул к двери.

— До свидания, жена.

Зеев закрыл дверь. Обхватив себя руками, Рохель подошла к зеркалу, украшенному потеками ржавчины, и внимательно посмотрела на себя. «Что я делаю?» — спросила она свое отражение. Затем прошла по комнате, взяла рулон шелка и прижала его к щеке. И тут дверь отворилась. Рохель подскочила от неожиданности.

— А, хорошо, ты уже начала. Я деньги забыл. Как тебе чечевица на обед?

— У нас всегда чечевица, муж мой.

— И это гораздо больше того, на что мы рассчитывали сегодня утром. Карел может заглянуть. Скажи ему, чтобы заходил ближе к вечеру. Вместе с этим своим мулом — ты ведь знаешь, он с ним разговаривает. В один прекрасный день мул может ему ответить, и я не думаю, что Карел хоть немножко этому удивится. Чечевица с луком согреет нам животы. Чем раньше мы закончим с одеждой, тем скорее нам заплатят, а чем скорее нам заплатят, тем раньше мы станем лучше питаться, а чем раньше мы станем лучше питаться — чем раньше ты станешь лучше питаться, жена… — Зеев многозначительно вскинул брови. — Майзель, он человек надежный — в отличие от императора, который не платит своим астрономам, Браге и Кеплеру. Браге, конечно, богат, а вот Кеплер месяцами не получает жалованья. Я собственными ушами слышал, что порой у них там в замке на кухне даже и приготовить нечего. Кроме как для самого императора. Хотя и так бывает — утром ничего, а вечером чечевица. Скажи мне что-нибудь, жена.

— Муж мой. Ты мой муж.

О радость, Бог ей помог. В этот момент Рохели было просто невыносимо.

— Конечно, я твой муж. А кто еще стал бы твоим мужем? Ты пришла ко мне только с твоими искусными руками. Никакого приданого я не потребовал. Еще раз до свидания.

Только с ее искусными руками. С одной стороны, Рохель была благодарна Зееву, что ей не пришлось отправляться в работный дом, но с другой… Она вдруг забыла, как выглядит Йосель. И с волнением постаралась вспомнить. Серо-голубые глаза, смуглая кожа, черные волосы. Несмотря на тряпье, которое он носил, была в нем какая-то аккуратность. И, несмотря на обстоятельства его создания, Йосель был в своем роде самым лучшим, он так сильно отличался от всех остальных. Рохель тоже отличалась. А если вспомнить, что этот мужчина не болтал языком — потому что языка у него вовсе не было — и не стал бы обрушивать на нее бесконечный поток слов, то он казался просто подарком.

Рохель подошла туда, где лежал Йосель. Очертания его тела все еще были видны в пыли — по сути, так же ясно, как вырезка из бумаги. Стараясь ступать как можно аккуратней, чтобы не стереть подолом своих юбок края силуэта, Рохель вошла в его отпечаток. И с удовольствием легла. Она позволила себе устроиться внутри контура тела Йоселя, потягиваясь как кошка. Так она оставалась довольно долго, одновременно наслаждаясь уютом и возбужденная собственной смелостью. Однако к тому времени, как Зеев вернулся со своей деловой прогулки, Рохель уже чинно сидела на стуле, как и подобает замужней женщине. Она тщательно подмела пол, вскипятила свежую воду для мытья, а теперь смотрела на очаг, желая, чтобы тот с ней заговорил. Если Ха-шем являлся Моше в горящем кусте — почему бы Ему не дать о Себе знать из ее очага? Рохель не любила огонь с тех самых пор, как бабушка рассказала ей про резню. Огонь всегда был ее врагом, и все же этим вечером угли светились подобно рубинам. Добродетельная женщина ценой много выше рубинов, не в этом ли был весь смысл? Добродетельная женщина — жемчужина несравненная. Во времена древних израильтян развратных женщин побивали камнями. Разве Лия ей об этом не напоминала?

— Посмотри-ка, жена, что я тебе принес.

Мед и изюм? Голубую тарелку? Прелестный фартучек, серебряный наперсток, резной деревянный дрейдель? [43] Четырехгранный деревянный волчок, которым играют во время празднования Хануки.

Зеев протянул ей курицу. Когда-то эта курица была жива и прекрасна — Рохель могла его в этом заверить. Крошечные глазки-бусинки птицы были плотно зажмурены, словно она не хотела видеть собственной смерти. Зееву еще только предстояло понять, что она совсем не ест мяса.

— А завтра мы получим кожу. Она будет мягкая, податливая, просто мечта любого работника, податливая как масло, послушная игле как дитя своей матери. А что касается сапог… позволь мне тебя заверить, это было непросто. Мне пришлось обойти четыре стойла, а потом отправиться в лавку по ту сторону реки. Телячья шкура есть, шкура оленя, оленихи — но овечья? Пришлось немало потрудиться, можешь мне поверить. Между прочим, я видел Карела. У него теперь небольшой навес над стульчиком от дождя, а Освальд носит старую шляпу, уши торчат наружу — какой глупый у него вид! Карел собирается помочь мне починить крышу. В этом деле он большой мастак, ха-ха-ха. Я купил немного смолы… — Зеев подался вперед, словно делясь какой-то необычайно важной информацией. — Я вот о чем подумал: клей и смола для починки крыши, немного дранки для свеса. Ты что-то говорила насчет замены занавесей у кровати. С занавесями нам, конечно, придется повременить, пока мы не закончим одежду. Карел уже его видел. Голема, то есть. Все по ту сторону реки тоже про него знают. Кроме алхимиков. Им не позволяют выходить из Пороховой башни никуда, кроме дома Розенберга. Говорят, жена Розенберга наконец-то забеременела. Браге с Кеплером опять ссорятся. Кому пользоваться секстантом — из-за всякой такой ерунды.

— Секстантом?

Если бы он только перестал болтать, мысленно взмолилась Рохель.

Зеев снял плащ, повесил его на крючок и подошел к очагу, растопырив замерзшие пальцы. Перчаток он не снял, но поскольку перчатки были без пальцев, их можно было не снимать даже за работой.