Френсис Шервуд - Книга сияния

— Всегда к вашим услугам, ваше величество.

— Да-да, а теперь скажи мне, каково твое мнение о Трансильвании?

— Захолустье, населенное варварами.

— Ну-ну, Киракос. Не может весь мир быть так же хорош, как Прага.

Киракос посмотрел на Вацлава. Тот граф вовсе не был другом Турции. Даже напротив. И все же… разве смерть императора не стала бы последним звеном в цепочке? Разве не эта цель читалась во всех наказах Стамбула? Чему он должен был повиноваться — букве или духу приказа?

— А кто эту идею предложил?

— Я, Киракос, — сказал император. — Эта идея целиком принадлежит мне. Что, если у Келли и Ди ничего не получится? Мне даже думать нестерпимо, что я не смогу жить вечно.

— Все у них получится. А кроме того, графу Дракуле никто визитов не наносит.

— Но почему?

— Он кровопийца, ваше величество. В буквальном смысле слова.

Император огладил подбородок. Несмотря на всю его ненависть к крови, существовало одно исключение. Рудольф любил пудинг, приготовленный из свиной крови, взятой еще теплой и смешанной с овсяной кашей. После трех дней вымачивания в овсянку добавлялись сливки, тимьян, петрушка, шпинат, цикорий, щавель и листья земляники. Все это тщательно перемешивалось. Затем туда добавлялся перец, гвоздика, мускатный орех, соль и солидная масса тонко наструганного нутряного сала. При мысли об этом блюде у Рудольфа аж слюнки потекли.

— Подобно той женщине, которая убивала девственниц и купалась в их крови, чтобы вечно быть молодой и красивой? [45] Венгерская графиня Баторий, которую некоторые тоже считали вампиршей.

— Она умерла в тюрьме, ваше величество. Старой каргой.

— Надо думать, только потому, что прекратила свои лечебные процедуры. А сколько лет этому графу Дракуле?

— Он даже не может выйти на дневной свет.

— В ночной тьме тоже есть свои прелести, — парировал император.

— Например, мерзавцы и злодеи, — вставил Вацлав. — Дьяволы и демоны.

— Вам лучше остаться здесь — таков мой совет, — сказал Киракос. — Подумайте хотя бы о том, как уязвимы вы будете в течение долгого путешествия… — Киракос выдержал эффектную паузу. — Хотя я наверняка знаю, что у Келли и Ди все получится, есть кое-что поближе графа Дракулы.

— Что? — Император не на шутку заинтересовался.

— Я собирался сказать вам раньше, но… — для вящего эффекта Киракос снова помолчал. — Это касается рабби Ливо.

— Того еврея, который превращает камни в розы? Да-да, я и сам о нем думал.

— Он сделал человека. Я его видел.

— Что ты имеешь в виду? У раввина родился сын?

— Не от его семени. Он собственными руками сотворил полноценного человека.

— Гомункула? Такого маленького человечка в перегонном кубе? — Император вдруг выпрямился и поднял палец. — А, теперь понятно. Вот зачем раввин хотел меня видеть.

— Вовсе не маленького человечка. Громадного мужчину.

— Да. Я и об этом слышал. Ты не думаешь, что его собираются пустить в ход против меня?

— Нет, ваше величество. Все это из-за слухов о том, что горожане собираются разрушить Юденштадт, спалить его до основания, — вмешался Вацлав. — Вот зачем рабби Ливо создал голема.

— Не мели чепухи, Вацлав.

— Они намерены перебить всех евреев, — продолжил настаивать Вацлав.

— Пожалуй, об этом стоит подумать, — задумчиво произнес император. — Если раввин способен создавать жизнь, если такое возможно, то продлить жизнь для него, должно быть, сущая ерунда.

— Вполне резонно, — подтвердил Киракос. — Хотя, разумеется, следует отметить, что Ди и Келли весьма неплохо продвигаются со своим эликсиром.

— Будет весьма прискорбно, если вы позволите уничтожить Юденштадт, убить людей, которые вам служат…

— Тихо, Вацлав. Пожалуй, я бы не отказался немного перекусить… — Император дернул за веревочку, соединенную с колокольчиком на кухне. — И переодеться в новую одежду. Знаешь, короткие штаны в тон к тому плащу, который я недавно приказал украсить богатой вышивкой? Пошли за портным, который это сделал.

— Ваше величество… — слуга с кухни вбежал в галерею и низко поклонился.

— У меня сейчас настроение для чего-нибудь сладкого. Что-нибудь воздушное. Сладкие пироги.

— Потребуется время, ваше величество, чтобы их испечь.

— Тогда не мешкай. Что, ничего под рукой нет? Подогрейте яблоки, запеченные в тесте, оладьи с черникой, медовые пирожные, айву, прокипяченную в сахарно-розовой воде, варенье из фиалок и примул, медуниц и левкоев, любые засахаренные цветы и все, в чем есть мед.

— Ваше величество, — опять вмешался Вацлав, — евреи…

— Сделать человека, — сказал Рудольф, — весьма серьезное достижение. Но это не механическая игрушка?

— Он создан из глины, — ответил Вацлав. — Только из глины.

— Он ходит и говорит?

— Ходит, сир, но не говорит. Он очень силен. Как я слышал, стоит целых двенадцати солдат.

— Что? Стоит двенадцати солдат? Но ведь евреи не воюют, — щеки императора раскраснелись. — Пошлите за этим искусственным человеком. Я должен сам его увидеть. И за раввином. Да-да, конечно, за раввином тоже.

— А что же пара алхимиков, ваше величество? — отважился напомнить Киракос.

— Алхимики пусть продолжают работать. Я хочу, чтобы все в этом городе занимались тем, чтобы дать мне вечную жизнь. Да, и доставьте сюда того портного, который работал над моим последним камзолом. И пусть готовят печи на кухне — печь придется много.

— Тот портной на самом деле… еврейский сапожник…

— Да что ты такое несешь, Вацлав? Сапожник, который портной, который на самом деле еврей?

— Не сам портной — сапожник, — поправил Киракос, — а его прекрасная жена.

— Значит, жена еврейского сапожника — тот самый портной, вернее, портниха, которая сшила мой камзол? Чем же все это закончится? Евреи захватят власть?

— Она самая красивая женщина в Праге, — заметил Киракос.

— Самая красивая женщина в этом городе, которую я ни разу в глаза не видел? Самая красивая? Я должен оценить ее красоту. Приведите ее ко мне, и раввина тоже, и еще эту штуковину… ну, голема. Подумать только — все это происходит прямо у меня под носом, а я и ведать ни о чем не ведаю! Где был мой двор? Что они там вообще делают? А совет — он сегодня собирался? Где этот тошнотворный мерзавец Румпф, ему положено всем управлять, а он только груши околачивает! Где Розенберг? Оторвите его, наконец, от жены — все равно у них ни черта не получится.

Император вскочил с кресла и заметался по галерее.

— А эта швея, еврейка, — что у нее самое привлекательное?

— Никто ее настолько подробно не видел, ваше величество, — ответил Вацлав.

— Ее лицо, — сказал Киракос, — и ее тело.

— Но ведь это получается все, разве не так? Я должен ее увидеть. Я должен ее получить.