Френсис Шервуд - Книга сияния

Именно так он поступил, когда умерла его маленькая дочь. Тогда Вацлав выгреб на самую середину реки Влтавы. По одну сторону оказался замок и стекольный завод, пивоварня, большая водяная мельница на острове Кампа, а по другую — Старе Место, шпили костела девы Марии перед Тыном, Вышеград. Вацлав перестал грести, опустил голову и заплакал. Его жена осталась дома, готовя хлеба, чтобы отнести их к большим печам пекарни. Каждая буханка была подсолена ее обильными слезами. Мать Вацлава, чтобы успокоиться, обычно яростно подметала комнату, орудуя метлой как оружием против отчаяния.

— Грести веслами? — на миг император было оживился, но буквально через секунду снова впал в уныние. — У меня должен быть еще один запасной план, если алхимики не справятся, верно?

— Как только они создадут эликсир, вы сможете отправиться в путешествие, ваше величество.

— И остановиться в каком-нибудь неуютном замке со сквозняками и сыростью — так, Вацлав?

— И отправиться на охоту. Соколиную.

— На охоту? — мрачно переспросил император. — Соколиную?

Это был даже не вопрос.

— А потом устроить роскошный пир. Пригласить всех друзей.

— У меня аж колики в желудке от одной этой мысли. Каких друзей?

— Вы с Петакой скоро будете отмечать ваш день рождения.

Рудольф родился восемнадцатого июля тысяча пятьсот пятьдесят второго года, Петака — восемнадцатого июля тысяча пятьсот девяностого. Браге, придворный астролог, предсказал, что когда умрет лев, умрет и император. Пока что, старательно осматриваемый придворными лекарями, надменный зверь рисковал заполучить от силы приступ подагры.

— Петака не кусает меня только потому, что я его кормлю.

— И никогда не забывайте, как вы богаты, ваше величество. Земля засеяна пшеницей, хмелем, ячменем, овсом и рожью, леса полны древесины и дичи, реки кишат всевозможной рыбой, серебряные рудники и алмазные копи…

Текущие государственные дела в последнее время пребывали в прискорбном небрежении. На иностранных лазутчиков просто не обращали внимания. День за днем империя, балансирующая на грани войны с турками, в самом своем центре если не гнила, то определенно кисла от протестантского недовольства.

— Кто богат, тот и платит, — продолжал стонать император.

— Вы только подумайте о великолепии вашего двора.

— У турецкого султана при дворе четыре тысячи человек.

— И о вашей красоте.

— Моя красота не принесла мне ничего хорошего. Единственная женщина, которую я любил, меня не любила, а теперь уже умерла.

Император, слишком обезумевший для вранья, невольно открыл правду.

— Анна Мария, ваше величество?

— Она не в счет.

— Вас всюду почитают за ваш сангвинический темперамент.

Воистину. Непреходящая мрачность и дикие выходки Рудольфа едва ли составляли большой секрет. Разговоры об этом распространялись до самых дальних рубежей Империи — по всей Богемии, Моравии, Силезии, части Венгрии, австрийским землям, Тиролю, Саксонии, Хорватии. Традиционным близким врагам, непримиримым трансильванским графам, независимым венгерским гражданам и польским солдатам всегда радостно было слышать о несчастьях ненавистной Австрии. За границей венецианский дож улыбался в свой суп, а при дворах короля Франции и английской королевы Елизаветы цвели целые клумбы предположений по поводу того, насколько выжил из ума Габсбург. А вы знаете? Это правда? Говорите, безумен?

— Ваша замечательная коллекция, ваше величество, по-прежнему остается непревзойденной.

— Известно ли тебе, Вацлав, об том трансильванском графе, который владеет секретом вечной жизни?

— Он дурной человек, ваше величество.

— Потому что этот граф дружит с турками? [44] Император не совсем прав. Граф Дракула, о котором идет речь, никогда не дружил с турками, более того — был их непримиримым врагом, за что в Румынии его почитают как национального героя.

— Не только поэтому.

— Я как-то отправил ему письмо. Довольно давно, еще до прибытия Келли и Ди. А он в ответ выслал приглашение навестить его замок.

— В это время года дороги были занесены и покрыты льдом, ваше величество.

— В мае? Сомневаюсь. Попробуем узнать, какие еще мнения есть по этому вопросу. Приведи Киракоса в Кунсткамеру — посмотрим, что он скажет.

Киракос лежал у себя спальне, пытаясь заснуть. Всю ночь придворный лекарь провел на ногах, выпивая и играя в шахматы, а теперь, немного поворочавшись в постели, только-только начал погружаться в сон. Киракос снова был в Стамбуле. В теплом воздухе славно пахло сандаловым деревом. Он видел пальмы, куполообразную крышу Голубой мечети. Слышал, как муэдзин кричит: «Велик Аллах!» Киракос уже соскальзывал в сладостный сон… когда его ноздри вдруг вздрогнули. Вацлав, лакей императора, стоит у постели. Киракос родился христианином и был крещен, но считал, что в целом христиане очень сильно воняют: они не мыли рук перед молитвой или едой и купались крайне редко. Да и умом были обделены. К примеру, им нравилось по поводу и без повода жечь книги, как это делал Савонарола, и не только из тщеславия. В течение средневековья они жгли Аристотеля, Платона и досократиков только потому, что древние греки не были христианскими мыслителями.

— Проснись, Киракос.

«Нет, никогда в покое не оставят», — не открывая глаз, раздраженно подумал Киракос.

— Тебя хочет видеть император.

— Разве мне не позволено заслуженно прикорнуть? Неужели человеку днем даже голову приклонить нельзя?

Киракос открыл один глаз, затем другой, сел на кровати, встал, пнул своего русского слугу, который спал рядом на полу, осушил стакан вина и схватил свой саквояж. Следуя за Вацлавом, придворный лекарь со своим верным помощником добрались до другого конца замка и вошли в галерею.

— Ваше величество! — воскликнул Киракос, потирая ладони и низко кланяясь, словно был безумно доволен тем, что его оторвали от сладкого сна. Как использовались пикантные новости, собранные им при дворе императора и отправленные в Стамбул, или чего ради султану захотелось, чтобы придворный лекарь посоветовал Рудольфу пригласить в Прагу Келли и Ди, с чем его официально поздравили, — Киракосу не сообщали. В цепи инстанций был всего лишь мелкой сошкой, передающей донесения в другие руки. В руки, которые в свою очередь передавали весть кому-то еще, пока она не достигала Стамбула. Все это, если разобраться, было весьма нудным и утомительным предприятием.

— У нас тут идет дискуссия, — сказал император, — и нам нужно узнать твое мнение.

Киракос тут же мысленно велел себе напрячься и уделять происходящему предельное внимание. Ибо нигде и никогда он не мог забыть, что стоит ему оступиться — хоть на полшага — и палач султана (глухой после того, как ему в уши залили горячий воск, и немой после того, как ему отрезали язык) будет направлен сюда, чтобы удушить его специальной струной. Такова была традиция.