Дмитрий Лычковский - Когда был Ленин мумией

— Прямохонько из катакомб Палермо, — сообщил Пирогов. — Их там погребали аж с 16 века. И что любопытно — никого не бальзамировали, составами не пропитывали. В катакомбах Палермо царит особый микроклимат, который и сделал плоть погребенных нетленной.

— Выходит, никакой мистики — сущий материализм, — резюмировал Ильич.

— В этом случае — да, — признал хирург. Но, с другой стороны, мне довелось повидать при жизни и мощи святых старцев, сохранность которых наука не в силах объяснить. Выглядят поразительно естественно, мягкая кожа не теряет цвета и даже источает цветочный аромат. Подлинное чудо!

— А разрешите полюбопытствовать, Николай Иванович, как вы здесь оказались? — не удержался Ленин. — Тоже — из святых? Или вас, извините за выражение, мать-природа так преобразила?

Пирогов грустно покачал головой.

— Я, сударь, как и вы, деяние рук человеческих. На бальзамирование моего тела дал высочайшее разрешение Святейший Синод Санкт-Петербурга. Случай в истории христианства уникальный, — не без гордости добавил врач, извлекая из внутреннего кармана сюртука изрядно потрепанный номер «Русского Вестника» за 1881 год.

«Церковь, учтя заслуги Пирогова как примерного христианина и всемирно известного ученого, разрешила не предавать тело земле и оставить его нетленным, дабы ученики и продолжатели благородных и богоугодных дел раба божьего Н.И.Пирогова могли лицезреть его светлый облик» — прочел Ленин отчеркнутые карандашом строки.

— С тех пор и покоюсь без разложения в склепе в родной усадьбе Вишня под Винницей. Так пожелала жена Сашенька, а я был только рад. Рассчитывал, что наши души после смерти соединятся. Не вышло… — Пирогов поспешно отворотил голову, но Ильич успел разглядеть блеснувшую в глазах хирурга предательскую слезу.

— Ну что же вы расклеились, батенька — быстро заговорил он. — Обещали быть моим Хароном, а сами страдаете, словно прикованный к скале Прометей. Идемте же дальше!

Извиняюще тряхнув седой бородой, окаймляющей его лицо от уха до уха, Пирогов повел Ильича вдоль палермской шеренги, представляя на ходу: «полковник Эне ди Джулиано», «господин Веласкес, прославленный живописец», «писатель Джузеппе Томммази ди Лампедуза, автор жемчужины сицилианской литературы — романа „Леопард“. Не читали?» Ильич промычал что-то неопределенное. Как он понял, в катакомбах Палермо хоронили всех подряд: рясы сменялись мундиры, мундиры — цивильной одеждой.

Художник Веласкес, взглянув на Ильича, пришел в жуткое возбуждение и разразился длинной тирадой.

— Его поразили ваши монгольские скулы, — любезно перевел Пирогов. — Он хотел бы писать ваш портрет в виде Чингизхана или Атиллы, потому что узрел на вашем лице следы великих свершений, способных потрясти вселенную.

— Переведите ему, товарищ Пирогов, непременно буду позировать. Непременно. — И Ленин нетерпеливо потащил было спутника дальше, но врезался в полутьме в здоровенную дубовую бочку: изрядно подгнившую, однако чертовски твердую. Какой дурак ее здесь поставил?! Потирая лоб, Ильич с досадой стукнул по бочке ногой. Неожиданно оттуда раздался недовольный гулкий голос. Говорили на древнегреческом, точней — бранились, причем весьма вульгарным образом. Ильич учил язык эллинов еще в гимназии, и, как оказалось, помнил все преотлично.

— Кто там? — опешив, спросил он Пирогова.

— Александр Великий! — невозмутимо проронил тот. — Завоеватель Вселенной. Был отравлен своей супругой и после смерти забальзамирован в бочке с медом, препятствующим разложению тела. Хотя лично я сомневаюсь, что мед способен сдержать разложение на столь длительный строк. Не зря великий полководец из бочки никогда не вылезает.

За бочкой стоял азиат противного вида во френче, с надменным видом ковырявший пальцем в носу. Ильич удивленно отметил, что на груди его красуется до боли знакомая пятиконечная красная звезда. Но что интересно — азиат при виде Ленина изумился еще сильней: глаза его округлились, рот ошеломленно распахнулся, демонстрируя неожиданно зеленые, как лягушка по весне, зубы.

— Кажется, китаец, — бросил Пирогов, не замечая этого замешательства и увлекая Ильича дальше, — Хотя не уверен. Новичок, как и вы. Общается только с парой таких же монголоидов.

И впрямь, в тот же момент к азиату придвинулись еще две узкоглазые мумии — в таких же потертых пыльно-зеленого цвета полувоенных костюмах и резиновых тапочках. Беспрестанно озираясь на Ленина с Пироговым, они возбужденно о чем-то заспорили, и было непонятно, обрадовала их эта встреча или наоборот огорчила.

— Неудобно такое говорить, но у китайца запах изо рта — отхожее место так не пахнет, — добавил Пирогов, ускоряя шаг. — Даже чинчорро шарахаются.

Ильич хотел было спросить, кто такие чинчорро, однако в этот момент сверху внезапно грянул звук гонга — настолько пронзительный, что он инстинктивно схватился за уши.

Факелы на стенах, прощально вспыхнув, погасли — зато в центре зала мощно высветился непонятным источником пьедестал, на котором кичливо растопырился массивный золотой трон (пудов пятнадцать не меньше — автоматически прикинул Ильич). На троне гордо восседал тощий, копченого цвета старик в треугольном переднике. На его гладко выбритой голове скособочилась похабного вида красная тиара, очень похожая формой на ватную «бабу», под которой обычно настаивают заварочные чайники. С подбородка старика свисала нетуго привязанная, переплетенная позолоченными нитями, тонкая накладная бородка, смахивающая на крысиный хвост.

Справа от трона Ильич разглядел антропоморфное существо с головой барана, которое ритмично, как маятник в Исакии, обмахивало крысинобородого пальмовым опахалом. С левой стороны, сложившись чуть ли не вдвое в почтительном полупоклоне, блеклый, как поганка, человечек жарко нашептывал что-то старцу в его копченое ухо. Тот внимательно слушал, время от времени мстительно щурился, облизывал сизо-коричневые губы и мелко кивал, от чего его бородка начинала трястись так, что старик приобретал законченное сходство с говорящим сказочным козлом. Над головой наветника Ильич с некоторым испугом рассмотрел парящие в воздухе наподобие нимба согнутые в локтях две руки.

— Узнаете? — приглушенно подал голос Пирогов.

— А как же, это трибунал святой инквизиции — попытался сострить Ильич, теряясь в смутных догадках. — Вот тому крысинобородому только что поступил сигнал снизу от товарища слева. И таких сигналов, видимо, много: он аж перегрелся от кипучей работы. Ну да ничего, — Ильич вновь хохотнул, — Товарищ-вентилятор справа справится. Охладит до нужной консистенции.