Андрей Дашков - Плод воображения

Пес подскочил к ней и сделался гораздо более реальным , чем прежде, в то время как остальной мир стремительно удалялся от нее. Последнее, что она запомнила, — это длинный черный язык ретривера, облизавший лицо, залепивший губчатой массой рот и нос, а затем и глаза.

Голос юнца из ее кошмарных снов появился задолго до того, как она осознала свое существование. В движении к бытию она отставала от голоса на достаточно заметный срок, чтобы не возникало вопросов, кто первичен. Этот голос управлял, дирижировал всем, в том числе ее возвращением. Теперь она с запаздыванием улавливала смысл отлетевших фраз, словно свет далеких, уже погасших звезд. Этот голос давал ей еще один шанс, позволял протянуть еще немного. Голос как будто советовался, спорил, размышлял наедине с самим собой. Потом, когда она окончательно пришла в себя, ненавистный голос сделался тихим, почти незаметным и неразличимым, но шепот остался и сопровождал ее постоянно, и она уже не могла отделаться от ощущения, что ее движения, намерения и вся оставшаяся жизнь расписаны посекундно и до смешного предсказуемы… только не для нее самой.

И, что хуже всего, голос Парахода тоже возник из этого шепота. В нем чувствовались радость и облегчение от того, что она вернулась , но вот в его неподдельности она сомневалась. Благодаря стараниям юнца, не осталось ничего неподдельного. Он отравил ее, и его яд растворился в крови и в мозгу. Она не верила, что теперь кто-нибудь сможет избавить ее от этого.

Она лежала, скорчившись, возле стены гаража, в метре от замаскированной ямы, и, несмотря на полумертвое состояние, отчетливо понимала: никакой собственной «свободной воли» не существует. И сейчас начиналось самое интересное — она должна была выбрать чужую. И подчиниться ей, как испокон веков поступали все те, кто нашел последнее утешение в слепой вере и твердил обреченно: «На всё воля Божья». Но им было проще — они верили . А она по-прежнему не верила ни во что.

Ее молчание, наверное, длилось слишком долго. Параход тоже замолчал. Может быть, смирился. А может, задохнулся.

Фонарик лежал поблизости. Судя по тусклому пепельному лучу, ему тоже оставалось недолго. Пес-поводырь исчез.

Лада протянула к трубе руку, более чем когда-либо похожую на птичью лапку, и на этот раз дотянулась. Сначала ей показалось, что клин вбит намертво. Она встала на колени и попыталась его раскачать. Какое-то время, несмотря на нарастающую боль в животе, она не могла отделаться от уверенности в своей бесплотности, в неспособности сдвинуть с места даже лист бумаги, не говоря уже о стальном рычаге. Но потом труба поддалась ее усилиям. Если бы сломался расплющенный конец, тогда всё пошло бы прахом в одном шаге от цели. Тот, кто подготовил эту ловушку, обладал своеобразным складом ума. Но могло быть и так — она знала по себе — что он просто выбрал соответствующего вдохновителя.

Действуя очень осторожно, ей всё же удалось выдернуть клин, и тут ее снова накрыла чернота. Она не сразу поняла, что это не внезапная слепота. Фонарик погас. Теперь она больше ничем не могла помочь Параходу. Чтобы выбраться, он сам должен был привести механизм в действие. Однако он почему-то не торопился. Она не слышала ничего, кроме очень тихого невнятного шепота, который притворялся фоном, но, вероятно, во многом был причиной происходящего. Обессиленная, она привалилась к холодной стене и, приложив к ней ладони и ухо, пыталась уловить малейшую вибрацию.

Некоторое время всё оставалось неподвижным, потом раздался тихий, но явственный скрежет. Стена дрогнула и начала поворачиваться. Лада отпрянула, гадая, в какую сторону нужно передвинуться, чтобы не оказаться раздавленной или не свалиться в яму — к той минуте она уже не представляла четко, где находится. Повинуясь исключительно инстинкту, она поползла вправо и, кажется, не ошиблась. Во всяком случае, вскоре она нащупала край стены, а это означало, что где-то рядом находится открывшийся проем. Как раз оттуда и донесся смех.

Несомненно, смеялся Параход. Ладу это сбило с толку и, можно сказать, испугало, но не сильно. Даже если он свихнулся, одним сумасшедшим в мире стало больше, только и всего. Хуже будет, если он в своем умопомрачении примет ее за кого-нибудь другого. Например, за Бородатого. Она не спешила высовываться и лезть к нему в объятия — мало ли на что способен псих-новичок…

По-настоящему страшно ей стало чуть позже, когда она услышала еще один голос из только что вскрытого подземелья. Она узнала его сразу — до этого голос достаточно долго звучал у нее в голове. Теперь она заметила, что избавилась от шепота, однако предпочла бы прежний невнятный фон тому, что было произнесено вполне вразумительно. Она невольно подслушала разговор, как будто не предназначенный для ее ушей, однако и это могло оказаться заранее подготовленным ходом в хитрой игре. Всего несколько слов — но их хватило, чтобы понять: юнец и Параход о чем-то договаривались.

Совершенно машинально она сняла пистолет с предохранителя и прижалась к стене, словно всерьез надеялась, что они ее не заметят, забудут о ее присутствии. А если не забудут и захотят продолжить партию, она застрелит обоих. «Нет, нет, — твердила она про себя, — это не иезуитская шутка, а компромисс. Возможно даже, ложь во спасение. Я бы на его месте тоже согласилась бы на что угодно». Его недавнее молчание теперь предстало перед ней в ином свете. И золотистый ретривер тоже…

Чья-то рука обняла ее за плечи. Она дернулась и едва не выстрелила в упор. Она ожидала услышать иронический смешок мальчишки (что-нибудь вроде: «Кхе-кхе… Ты опоздала, подруга!»), однако вместо этого хриплый низкий голос Парахода произнес:

— Пойдем отсюда на свежий воздух.

Она не успела прочувствовать хотя бы промежуточный хэппи-энд. Сначала надо было со всей осторожностью обогнуть яму, а Ладу уже шатало так, что ей пришлось дважды пережидать подступающий обморок, привалившись к стене. Параход держал ее — физически и не только. Порой ей казалось, что его голос доносится откуда-то сверху, а сама она очутилась на дне колодца, такого глубокого, что из него не видно ни звезд, ни неба.

То, что они наконец выбрались из гаража наружу, стало ясно по холодному душу, который на первых порах действительно показался освежающим, но очень скоро сделался леденящим. Она обхватила Парахода, чтобы не упасть, — он был почти горячим на ощупь. Господи, сколько же тепла в этих живых…

— Что дальше? — спросила она. Сама мысль о том, что без передышки должно последовать какое-то «дальше», была непереносимой. Она слишком устала.

— Надо валить отсюда. И чем скорее, тем лучше.