Брайан Олдисс - Оксфордские страсти

Валентин уставился сквозь очки на эти строки. Покачал головой, что-то пробормотал себе под нос и нажал на клавишу «стереть» на «iMac». Быстро и бесшумно оба предложения навсегда исчезли с экрана.

Валентин откинулся на подушки, прикрыл глаза, однако мысли не давали ему покоя.

Он вновь принялся за этот абзац: «Хотя поиски совершенства исполнены мучений, основная причина страданий заключается в желании стать великим человеком и прославить собственное имя. Как только это желание возгорится в груди, человеку не будет больше покоя; огонь сей не перестанет пылать, пока не окончатся самые дни его».

– Что-то длинно, – буркнул он. Опять нажал «стереть», и снова клавиша поглотила эти фразы, с конца до самого начала.

Он снял очки. Всякую мысль можно выразить идеально. Тяжко вздохнув, он предпринял новую попытку: «Желание предстать людям в роли великого человека – большая мука. Оно не даст покоя. Избавит от него лишь могила».

– Так-то лучше, – сказал он, в задумчивости поглаживая курчавые седые усы.

Он вспомнил одно письмо Бертрана Расселла о забытом живописце Бенджамине Роберте Хэйдоне, который отравлял себе жизнь, сравнивая свои работы с теми, кто достиг истинного величия. Где-то на полке у Валентина имелась автобиография Хэйдона. Можно проверить и, наверное, процитировать, но для этого надо выбраться из кресла, в котором он так уютно устроился, неверными шагами добраться до книжного шкафа да еще поискать книгу.

Он передохнул, затем натюкал новое предложение: «Могила также, как известно, лучшее средство от старости, еще одной большой муки». Правда, он не хотел бы, чтобы возможные читатели – все те, кого он так ненавидел и боялся, все эти абстрактные существа, – его жалели. Снова клавиша «стереть». Новое предложение исчезло. По случайности с ним стерлось и предыдущее.

Кто-то робко погремел дверным кольцом у парадного входа.

– Кто там? – сердито крикнул Валентин. – Только не отвечайте: «Да нас тут…» Во-первых, все равно непонятно, кто. А во-вторых, грамматически это неверно!

Сквозь дверь слабо донесся ответ:

– Это я, Мария Капералли, графиня Медина-Миртелли, я решила вас навестить. Можно войти?

– Нет, нельзя. Погодите.

Он смял оберточную бумагу, швырнул ее в плетеную мусорную корзину, туда же последовал ланч – недоеденный бутерброд с сыром.

Валентин с трудом поднялся и проковылял к двери. За дверью ему предстало сияющее видение. На пороге, во всем блеске юности и красоты, стояла Мария Капералли в полотняном брючном костюме, белом с алыми разрезами, в изящных алых туфельках; она прижимала к груди полосатый сверток.

– Здравствуйте! Это вы профессор Леппард? Меня зовут Мария. Вы меня впустите? Обещаю, что не задержу вас надолго.

Валентин пришел в некоторое смятение:

– В этом доме места всего на одного. И не убрано. От меня ушла прислуга. Сказала, я с нею груб. Какая дура!.. Ну, так и быть, раз уж пришли, зайдите на минутку.

Мария отнеслась ко всему этому снисходительно. Она вошла в крошечную гостиную, почти без мебели, но всю заваленную книгами. Минимум признаков комфорта. Мария с любопытством рассматривала согбенного старика.

– А как вы, профессор, один справляетесь? – спросила она.

– По утрам приходит Энн Лонгбридж, наша медсестра. А вы всегда задаете сугубо личные вопросы?

– Нет, я просто вижу, что вы заняты.

– Я всегда занят. Сейчас пишу. Чтоб быть живым. Полуживым.

– Я хотела познакомиться с вами, профессор, – сказала Мария, протягивая руку.

Он взял Марию за руку и не выказал ни малейшего желания отпускать ее.

– Вы итальянка? Акцент у вас не слишком итальянский. Мария… как вы сказали?

Она напомнила свою фамилию. Он никак не отреагировал.

– Вы размышляете, не предложить ли мне присесть?

– О, разумеется. Садитесь, конечно… просто выбор невелик…

Мария пододвинула к себе старое кресло на колесиках (в комнате их было всего два), сняла с него какой-то справочник и села, положив сверток на пол рядом. Валентин сел в свое кресло, уронив подушку.

– Наверное, надо бы вам предложить какой-то налиток, так? Что желаете: бульон из кубиков, чай, растворимый кофе? Я, знаете, алкоголя больше не пью.

– Нет, спасибо, ничего не надо, – ответила Мария. – Когда вы последний раз были в Италии, профессор? – В ней была заметна некая скованность.

– О, давным-давно, – вздохнул он. – В другой жизни.

– Вы помните, профессор, Андриену Сагати? Она просила меня навестить вас, когда я буду в Оксфорде.

Мария отметила, как сильно изменилось лицо старика. Темные круги под глазами побледнели. Засверкали, почти обрели фокус глаза. Валентин воздел руки – ну вылитый итальянец.

– О, Андриена Сагати! Как же, разумеется, помню. Самая прекрасная, самая печальная и все равно, пожалуй, самая веселая издам… Помню, как не помнить!

– Я очень рада это слышать. Я дочь Андриены.

Он вгляделся пристальнее, сначала сняв очки, потом снова надев.

– Да-да, ее нос, овал лица, карие глаза… И фигуристая, как она… – Опять снял очки, чтобы заслонить глаза отсвета ладонью. – Подумать только! Странно! Сколько тебе лет, Мария?

Она сказала, что в следующий день рождения будет сорок.

– Значит ты была всего лишь ребенком, когда мы с твоей мамой…

– Что значит «всего лишь»? Разве ребенок – это несущественно?

– Ну, ты же еще не была взрослой.

– Совершенно верно. Зато была ранимым ребенком. Крайне ранимым.

– Андриена часто уезжала из дому. А я в ту пору был на раскопках, поблизости от Неаполя. Да-а, хорошо помню те времена…

– Вы были любовниками, правда?

Он замялся:

– Ну, уже столько воды утекло. Все забывается.

– Но вы же были любовниками? Да?

– Да ладно. Я невероятно восторгался твоей матерью.

– Выходит, вы были любовниками, так?

– Да, Мария, были, были. И я горд, что могу это признать. Это сейчас перед тобой несчастный старик, а тогда были самые счастливые годы моей жизни.

– Чего не скажешь обо мне, профессор… – сказала Мария. Она выпрямилась в кресле. Лицо ее помрачнело, щеки запылали. – Матери вечно не было дома, – продолжала она, – она все уезжала куда-то по делам. Да, она еще называла это «по личным делам»… Так вот, она оставляла меня у соседей, пожилой четы. – Мария помолчала. – А вы с нею тем временем развлекались.

– Это было очень романтично, – сказал профессор.

Мария встала. Заговорила ровно, как всегда:

– Я больше не буду отнимать у вас время. Просто мне хотелось увидеть вас. И как следует разглядеть. – Она взяла полосатый сверток с пола со словами: – Это не для вас, профессор. Это для моего любовника. Прощайте!

Валентин с трудом поднялся на ноги.

– Что же вы так, барышня? Могли бы поболтать, про былые времена…