Брайан Олдисс - Оксфордские страсти

– Да ни за что на свете! – вспыхнула она и, хлопнув дверью, выскочила на улицу.

Он постоял посреди комнаты. Медленно покачал головой. Вот пойми людей… А женщин тем паче… Опять уселся за компьютер. И вскоре натюкал: «Желание быть любимым – еще один источник страданий».

Шэрон неохотно отложила в сторону очередной роман в мягкой обложке и поднялась с дивана, оглаживая свое темное атласное платье.

– Зачем надо было собирать эту твою комиссию именно у нас? Собрались бы у Генри.

Потому что так договорились, – отвечал Стивен. – Пожалуйста, Шэрон, не начинай. Они нам совсем не помешают. И я уверен: все тебе понравятся.

– Я хочу вернуться… – Она выговорила это еле слышно, глядя в пол.

Стивен, ничего не понимая, пристально посмотрел на нее, потом спросил: о чем она?

– Не обижай меня, Стивен. Отчего ты такой злой? Ты же когда-то был ко мне добр. Жизнь и без того хуже некуда. Как хочется вернуться. Мне все так надоело! У меня здесь нет жизни.

– Ну и куда же ты хочешь вернуться? В Чипсайд? В Швейцарию? Может, в Верхнюю Силезию или куда там? Или прямо в Средневековье?

Она закурила, пальцы ее дрожали.

– В том-то и дело: я не знаю, куда. Это как у лосося, родившегося в речной воде, – до него вдруг доходит сигнал, и он пересекает Атлантику.

– Извини, дорогая, давай без уроков природоведения… Вот-вот люди придут.

– Нет, ты пойми: он принимает сигнал, пересекает Атлантику. А потом другой сигнал, плыть дальше: назад, вверх по течению, преодолевая водопады, любые преграды, лишь бы назад, в верховья, где он родился… Это совершенно непостижимо, правда?

– Но мы же не рыбы, Шэрон. Это уж точно. Я понимаю: жизнь наша с тобой в каком-то смысле непостижима. Но ты порой делаешь ее невыносимой. – Охваченный неожиданным сочувствием, он быстро пересек ковер, сделал несколько шагов, чтобы их с Шэрон ничто не разделяло, и обнял ее. – Так что, в концлагерь, что ли, вернуться? – спросил он.

– Ох, не знаю, не знаю… Только не бросай меня, Стив, дорогой, прошу тебя. Я понимаю, как со мной трудно.

– Я не брошу, – с беспредельной болью сказал он.

Позвонили в дверь.

Собирались члены комиссии. По просьбе Шэрон на вечер пришла Андреа – обслужить гостей. Сама Шэрон была в роскошном черном платье и сильно переигрывала роль хозяйки дома. Стивен был мрачен. Он усадил Генри Уиверспуна у камина, предложил ему стакан виски. Андрее обносила всех тарталетками.

Явился Джереми Сампшен, несколько смущенный. Но Стивен проникся к нему еще больше, после того как Джереми ударил Грейлинга за расистскую реплику. Стивен налил Джереми пива. Подошел Родни Уильямс – все брюки запачканы детской присыпкой. Пришла и Пенелопа, спокойная и любезная со всеми; поговорила с Шэрон, вздернув подбородок. Шэрон расхваливала акварель, купленную у жилички Пенелопы:

– Это вид нашей церкви. Не слишком точно, зато оптимистично.

Ага, значит, Беттина может заплатить за следующий месяц, подумала Пенелопа. Она не глядела на Стивена, понимая, что тот жаждет знака одобрения.

Пришел Сэм Азиз, как всегда шумный и энергичный; ему очень хотелось увидеть, каков Особняк изнутри. Сэм сразу направился к Генри, подчеркнуто пожал ему руку – чтобы все это заметили. Его расспрашивали про сына: что нового?

– Я сегодня был в больнице Джона Рэдклиффа, – сообщил Сэм. – Ну, Сэмми получше. Куда лучше. Он на болеутоляющем, а завтра будут еще одну операцию на ноге делать. Ему, ясное дело, это не слишком нравится, но настроение у него хорошее, и он просил всех в деревне поблагодарить, кто так любезно решил сложиться ему на новый велосипед. Когда я его описал, Сэмми сказал: «Так новый велик куда лучше старого!».

Все зааплодировали, а Стивен всучил Сэму бокал сухого вина и потребовал тоста. Сэм поднял бокал со словами:

– Счастья нашей любимой деревне!

Все, конечно, как водится в Англии, страшно смутились, но выпили, бормоча: «Ну уж, наша любимая деревня».

Последним пришел преподобный Робин Джолиф. Он сопровождал мисс Хетти Чжоу. Хетти вошла точно прекрасное видение, отлично сознавая, сколь выделяется здесь своей юностью и экзотичной внешностью, и вела себя с полным достоинством. Она была невозмутима и элегантна, и викарий представил ее всем поочередно. На Хетти был великолепно скроенный серый костюм. И серые туфли на высоких каблуках. Волосы чуть подвиты. Идеальный макияж. На мужчин она произвела неотразимое впечатление: будто среди них соблаговолила поселиться редкая, прекрасная перелетная птица.

– Ах, Cloisonne?! [27] – воскликнул Генри, выкарабкиваясь из кресла, чтобы пожать ей руку.

– Прошу прощения, но мне неизвестно это слово.

– А-а, cloisonne?… Это такой орнамент из перегородчатой эмали, – любезничал Генри, – он идеален, точь-в-точь как вы, мисс Чжоу.

– Спасибо, сэр, но, уверяю вас, вы скоро поймете, что я отнюдь не только орнамент.

– Ну, разумеется, разумеется, – пробормотал Генри, поняв, что его комплимент не дошел по адресу. Отерев губы платком, Он вновь опустился в кресло.

Стивен объявил, что пора перейти в соседнюю комнату и сесть за стол. Оттуда открывался вид на сад и бассейн, над которым все еще вились ласточки.

– Ах, какой у вас милый бассейн! – воскликнула Хетти. – В Англии это ведь редкость, правда?

– Он облицован португальской плиткой, – отвечал Стивен, подходя ближе.

– А можно мне в нем как-нибудь поплавать?

– С моим удовольствием. Можете плавать без одежды, если хотите. Мы сами часто так плаваем, – пояснил Стивен.

– Что вы, я ни за что не буду так плавать.

Все расселись за столом: Стивен на одном конце, викарий на другом. Вошла Шэрон со стаканом в руке, но тут же вышла на цыпочках – попросить прислугу сварить на всех кофе.

– Добро пожаловать в наш дом, – сказал Стивен, открывая заседание комиссии. – Это особенно касается вас, мисс Чжоу, новой жительницы нашей деревни. Хочу надеяться, что все вы примете участие в работе моей комиссии, чтобы мы смогли отпраздновать стабильность и долгие годы процветания нашей церкви – вот уже полторы тысячи лет. Прежде всего самое важное: хочу спросить у нашего викария, согласен ли он, чтобы мы, жители деревни, устроили предлагаемые торжества? Мы хотели бы, сэр, узнать, что вы об этом думаете.

Отец Робин выдержал долгую паузу – возможно, ради драматического эффекта.

– Вы, наверное, помните, – сказал он наконец, – что Иисус, когда он был на горе и нечистый принялся искушать его, сказал: «Отойди от Меня, сатана»… Вы, пожалуй, искушаете меня не хуже. Но я совсем не такой стойкий, каким был наш Спаситель. Я поддамся искушению. А всех вас, и вместе, и по отдельности, хочу поблагодарить за ваше добросердечие.

Слушатели вполголоса одобрили его слова, но он воздел руку, чтобы продолжить: