Макс Сысоев - Странники

— Двойная порция нейроускорителей, — сказала Катя, стараясь чётко выговаривать слова заплетающимся языком. — У неё были проблемы с сердцем, и этого хватило... Но, — голос Кати обрёл нотки одержимости, — она не могла слущ-щайно принять двойную порцию... Она знала свой порог, и у неё не было такого привыкания, чтобы требовалась двойная порция. Она покончила с собой... Целую неделю она сидела в своей чёртовой квартире и что-то думала. Она думала о смерти, я знаю! А мне сказали, что это несчастный случай.

В будущем вместо слова «доза» по отношению к наркотикам говорили «порция».

— Она бы приняла большую дозу, если б хотела покончить с собой, — возразил я. — Двойной могло не хватить.

— Да нет, ты не знаешь, она была очень больна, ей даже от трёх чашек кофе плохо становилось... Посмотри, что она прислала мне утром в письме.

Я подошёл к монитору компьютера; Катя открыла письмо.

— Так часто я это всего лишь моя мечта обо мне, — прочла она вслух и откинулась на спинку кресла.

Одна строчка, и над ней — оранжевый воздушный шарик на верёвочке. Завещание Лионы, такой хрупкой, но гордой, сильной и смелой. Канарейки, запертой в клетке бесполезной красоты.

Катя плакала. К несчастью, я знал, что она чувствовала, и больше всего боялся, что она не понимает, насколько хорошо я это знаю, и решит, что нужно играть в переживания, а ничего тошнотнее в мире нет.

— Кать, пойдём на работу.

Мне хотелось залипнуть , но я пересилил себя и сел на диван, положил Катину голову на колени, пригладил её волосы, сбившиеся на лицо.

— Кать, у тебя родители есть?

— Нет-ту, — выдавила Катя, — мы же после яд-дерной войны живём. После чёртового... чёртового конца света. Она одна меня понимала.

— А меня никто не понимает. Абсолютно.

— Принеси кофе, пжалста. О, дьявол, как же я напилась! Ты знаешь какой-нибудь... старинный метод выттрезвления? Рус-ский?

— Холодный душ. Но туда я тебя не пущу. Давай попьём кофе и пойдём на работу? Там что-то с промзоной связано. Тебе надо пройтись.

— Рус-ский. Ком-мунист! — Катя обхватила меня за шею и поцеловала, намочив мне лицо слезами.

— Когда протрезвеешь, пожалеешь, — я высвободился из объятий, проклиная себя за то, что даже и теперь не верил в Катину искренность.

— Никогда! Я тебя вечно любить буду.

— Вон Макс кофе несёт. А ты — не разбрасывайся словами. Мы же с тобой договорились.

— О-о-о-о... мне надо децл... развеяться... И вызвать Ихтиандра.

— Донести тебя?

Через час мы втроём с Валдаевым ехали на машине в промзону.

— Анатолий Иванович, что это за место? — спросил я водителя, а сам глядел через лобовое стекло грузовика на тёмные заброшенные коридоры, освещённые болотным светом фар. Сюда грузовик попал после долгого петляния по техническим туннелям нулевого уровня директории «С».

— Директория «А», — ответил Валдаев. — Необитаемая часть Города.

— Почему здесь не живут?

— Авария. Тут были лаборатории по разработке химического оружия. Произошла утечка, и «КС26» проник во все коммуникации: в квартиры, в вентиляцию, в цеха. И до сих пор не выветривается, такая это дрянь. Но лет через пятьдесят — обещают — тут можно будет жить.

— А директория «бэ»? — рискнул спросить я. — Тоже «КС26»?

— Там-то? А вот этого я тебе не скажу, — отрезал Валдаев. — За Семёнычем отправляться не намереваюсь.

— Директорию «бэ» прокляли, — не поворачиваясь, вставила Катя, обмякшая в большом сиденье между мною и Валдаевым. Глаза её были неподвижны, — она погрузилась в себя. Но зачем она это сказала? Долг службы?

— Да уж, скоты скотами, — подтвердил злой Валдаев, сжав «баранку». — Сколько там народу погибло! Хуже, чем здесь при аварии. Колдунов нельзя за порог пускать.

— А их пускали? — удивился я.

— Тяжёлые времена были, Город только зарождался, никакой помощью господа правители не брезговали. Да и не клевал их тогда жареный петух... — вздохнул Анатолий Иванович и выругался, не постеснявшись Кати.

— И что? — засомневался я, — колдуны взяли — и прокляли целую директорию? Не больше, не меньше?

— Прямо так. Прокляли — и всё там рушиться начало. А ты мне тут, парнишка, не втирай, что колдовство это хорошо, — Валдаев коснулся рамки стоявшей на приборной панели иконки Богоматери. — Я побольше тебя на свете живу, знаю, что хорошо, а что плохо. Безбожники хреновы! Без веры, без дома. Семёныч и предался искушению. Слаб душой был человек. А выглядел умным. Значит, далече может ум завести.

Я почувствовал невероятное отвращение к человеку, жалевшему друга не потому, что его арестовали, а потому, что тот «слаб душой был». Мне нравилось, что Катя молчала. И одновременно не нравилось.

Валдаев скривил губы, демонстративно повёл плечом в сторону от меня, прибавил скорости.

— Ты следующий, — предупредил он. — И о тебе-то я не пожалею. Колдун. Из ангара смылся потихоньку, пока там люди умирали. Мне про тебя всё сказали.

Что-то ты утром по-другому говорил, Анатолий Иванович. Помнится, даже шутки со мной шутил. Вот ты какой, господин Валдаев. Будем знать.

— Я про кого угодно могу сказать что угодно, — бросил я. — И вы мне поверите?

Валдаев не ответил. Ну и бог с ним...

Грузовик остановился, водитель дождался, пока откроются выросшие на пути через туннель массивные стальные ворота. После ворот туннель пошёл вниз, стены перестали отливать металлом, покрылись ржавчиной. Заблестела в свете фар вода; перед мордой грузовика по лужам бежала волна. Валдаев замедлил ход: повороты и развилки стали более частыми. После очередной такой развилки туннель резко сворачивал влево, и там открывался величественный вид промзоны.

Как и Город, промзона пряталась от недремлющих вражеских взоров под землёй, в необъятной искусственной каверне, воронкой сужавшейся книзу и напоминавшей по своему устройству песчаный карьер. По стенкам каверны ползла спиралевидная дорога, связывавшая различные уровни промзоны; на неё же выходило бессчётное множество туннелей и коридоров, уводивших в земные недра. Из одного такого туннеля выехали мы.

Высоко-высоко, под самыми сводами каверны, висели мощные прожекторы, освещавшие серые кубы бетонных конструкций на дне воронки, переплетения блестящих серебристых труб, подземную реку, зажатую в этом механическом хаосе, полоски дорог, колонны огромных карьерных самосвалов, ползавших вверх и вниз по спиралевидной дороге. Пока Валдаев, сквернословя, щёлкал тумблерами, один из подобных самосвалов, ослепляя фарами, проехал перед самым носом нашего остановившегося грузовика.

Валдаев включил рацию — та отозвалась шипением и далёкими голосами, искажёнными верещащими и бубнящими помехами.

— Канал «зет восемьдесят», говорит «семнадцать двадцать четыре». Я на пятом уровне. Куда дальше? — спросил Анатолий Иванович у рации.