Макс Сысоев - Странники

— И у меня такая же проблема, — вставила Катя. — Оно перематывается.

— Жизнь перематывается, — продолжал я, — и только случайно может задержаться на каком-то красивом кадре. Очень редко и очень ненадолго. Все мы медленно сползаем в бездонный провал, всё быстрее и быстрее.

— Зачем ты мне об этом говоришь, Алекс? Я ужасно боюсь смерти и знаю, что она придёт очень рано. Ночами я боюсь засыпать от этого. К чему ты напоминаешь мне о смерти?

— Я вижу, ты боишься смерти недостаточно сильно, чтобы бороться с ней. Представь человека, окружённого в лесу стаей волков. Человека обездвижил страх, и он только и думает, что о моменте, когда волки перегрызут ему глотку. Сейчас ты, да и я, — мы подобны такому человеку. Но бывают другие люди. Те, которым мысль о гибели в волчьей пасти кажется настолько ужасной, что они готовы на всё, лишь бы избежать этой участи. И они мучительно думают, что бы такое предпринять.

— Ну и что? — спрашивала Катя. — Их всё равно сожрут.

— Да, — сказал я, — нас сожрёт смерть, рано или поздно. В моё время смерть всех забирала рано, потому что жизни людей перематывались с огромной скоростью. Тогда я думал, что перемотку невозможно победить... Но я попал в будущее и тут узнал, что при желании можно остановить мгновение и находиться в нём очень долго. Есть один способ.

Катя смотрела испытующе.

— И какой же это способ? — спросила она, видя, что я тяну с ответом.

— Я не могу тебе об этом сказать.

Потерев лицо, я плюхнулся на диван.

— Ты спрашиваешь, — сказал я, — что даёт мне моя философия? Верно, сейчас она ничего не даёт. Потому что сейчас я в плену. В плену философия — самая бесполезная вещь. Но на свободе она была самым большим из тех семи слоников, которые приносили мне счастье.

Я потянулся за сигаретной пачкой, но, вспомнив никотиновую сухость во рту, решил, что лучше сделать ещё кофе.

— Ты обижаешься? — спросил я Катю.

— Чуть-чуть.

— Хоть бы и так. Всё равно я больше выиграл от нашего разговора, чем проиграл. За горсточку истраченных нервных клеток я приобрёл бесценный опыт о человеке. О тебе.

Что главное в любом деле? — Главное, любезный зритель, вовремя смыться.

Так вот, я решил смыться. Это желание не было результатом духовного самосовершенствования. Оно возникло спонтанно.

Я долго думал, является ли Город антиутопией. Говорят, судить о временах и нравах бесполезно, но мне надо было судить. Я жил в мире, где соседствовали две эпохи, и Главный Теоретик вложил в моё бытие ограниченную возможность выбора. После недельного запоя из головы напрочь вылетело, что такое Идея и прогресс, почему нужно оправдываться перед миром за своё существование. Если Кузьма Николаевич и пытался подчинить меня своей Матрице, то времени ему не хватило. Я уже почти не помнил ни его клан, ни его философию. Я взвешивал только те плюсы и минусы, которые мозолили глаза здесь и сейчас.

У Города, помимо таких быстро приедающихся банальностей, как диван и центральное отопление, были преимущества и посерьёзнее. Здесь, например, большая часть жителей не знала, что такое война. Я понял это ещё до судьбоносной сцены в кино, когда, вернувшись раз с работы, застал Катю за просмотром боевика. Там убивали людей, взрывали автомобили, заливали пол кровью, и в конце добро победило зло.

— Катя, — спросил я, — ты видела хоть одного убитого человека?

— Убитого — не видела. Видела много мёртвых в больнице, — сказала она, словно оправдываясь. — А ты хочешь сказать, что если бы я видела убитых людей, то не смотрела этот фильм?

— Угадала, — кивнул я. — Там, в фильме, в одном месте человек умирал от пули и очень часто дышал. И изо рта у него текла кровь. По-твоему, это ерунда?

— Боже мой, Алекс! Неужели в твоё время не было кино? Он же не по-настоящему умер!

— Ну и что? Выглядело очень натуралистично. Если, конечно, знать, как это происходит по-настоящему.

Кате сделалось неловко, и она придала голосу язвительный тон.

— Этот фильм, — сказала она, наморщив носик, — дал мне Валдаев. Он был на войне и видел кучу убийств. И ему этот фильм нравится.

— Значит, Валдаев бесчувственная скотина, и даже на войне не понимал, что происходит.

— Говорят, к этому привыкаешь и перестаёшь обращать внимание.

Я не смог ничего на это сказать, чтобы не показаться смешным, однако к убийствам я не привык. Наверное, видел мало.

Что ещё у механистов хорошего? Ну, к примеру, в Городе можно было ничего не делать. Те жалкие несколько часов в неделю, когда я помогал механикам в ангаре, работой считать неудобно; меня они в заблуждение не ввели. Это ни в коей мере не сравнимо тяжёлым трудом колдунов, которым те занимались практически голыми руками, в грязи, под кислотным дождём, и в который они вкладывали всю жизнь. Механисты, в отличие от колдунов, обладали сложными приборами и инструментами, которые (наряду с гастарбайтерами с поверхности) освобождали их от физического труда.

Словом, в пределах подземного Города было создано стабильное, функциональное, хорошо защищённое от любой напасти, вплоть до ядерного взрыва, автономное общество, зависящее лишь от одного внешнего фактора: поставок продовольствия из тех деревень, с которыми у Города были налажены партнёрские связи. В обмен на картофель и некоторые другие продукты питания механисты давали крестьянам технику, удобрения и химикаты, а также защищали их от пассионарных орд, кои ещё встречались в сём вырождающемся мире. Но, несмотря на такие крепкие экономические связи с деревней, Город стремился на корню уничтожить кланы колдунов, без которых, между прочим, сельскохозяйственная деятельность в окрестностях Москвы была б невозможна. Казалось бы, война не выгодна ни на данный момент, ни в долгосрочной перспективе, — но она шла. Ибо так завещали предки.

Сами механисты участия в восстановлении экологического равновесия не принимали. Когда в кабине грузовика во время похода на Зону Анжела Заниаровна сказала мне, что жители Города, в отличие кланов, способны действовать заодно, она заставила меня тем самым пересмотреть отношение к колдунам и перестать считать, что на их стороне все сто процентов правды. Но Анжела Заниаровна хитро обманула мою логику. Действительно, на первый взгляд сплочённое общество механистов выигрывает на фоне разрозненных кланов. Но какова цена сплочённости? Цена — ресурсы. Если бы механисты нарушили режим жёсткой экономии и начали расходовать силы и средства на благоустройство окружающей среды, уровень жизни граждан Города резко б снизился. Общество, состоящее из требовательных, обленившихся, помешанных на комфорте людей рассыпалось бы, как рассыпалась вся технологическая цивилизация. Нищета пробудила бы в людях тех зверей, которых она пробуждает всегда, и история повторилась бы в виде фарса: Городу бы пришёл конец.