Макс Сысоев - Странники

Как глупо. Здесь все умерли. Проверять нет смысла.

Я подошёл к другой голове. Мозг отключил мысли, чтобы не выйти из строя.

Вороны слетели с веток и стали кружить в воздухе, то и дело снижаясь к нашим головам, страшно каркая и норовя царапнуть или выколоть глаза. Катя взвизгнула, сделала шаг назад, под защиту кустов.

— Вон! Вон! — закричал я, взревел, зачерпнул рукой грязь и швырнул в первую попавшуюся птицу. Та увернулась, но стая попритихла, и я расслышал хрип. Голова, которая, как мне показалось вначале, пошевелилась, изменила положение и повернулась ко мне бело-зелёным неживым лицом с широко раскрытым ртом, вокруг которого темнела грязь.

Я крикнул Кате, чтоб принесла канистру с водой — она не пошевелилась. Я крикнул громче, и она побежала выполнять поручение, не ведая, что самое страшное досталось мне.

Человек, закопанный в землю, захрипел, попытался сглотнуть и с трудом произнёс:

— Дай из лужи... воды из лужи... тут... поищи ещё людей... кто-то должен был выжить...

Где Катя? Убежала? Нет, вот она, выбилась из сил, но притащила канистру и, переборов страх, подошла к закопанному, поднесла к его губам крышку с водой. Захлёбываясь, тот с шипением высосал из неё всё. Катя дала ему ещё три порции, но я остановил её, опасаясь, что долго не пивший человек может умереть. Закопанный услышал моё предостережение.

— Не дождётесь, я не умру, — тихим голосом сказал он, заморгал и бессильно уронил голову. — Глаза чешутся... Зачем вы сюда пришли?

Не поняв странного вопроса, я побрёл искать живых.

Слипшиеся, похожие на гнилую тину волосы, тронутая тлением кожа, уродливо скривившиеся лица: со сжатыми губами и с раскрытыми ртами, зажмурившиеся и безучастно глядящие в землю, одни спокойные, другие отражающие невообразимый ужас. Все они смешались у меня в голове в кутерьму образов, трупного смрада, вороньих криков и резких, как вспышки чёрных молний, взмахов крыл, и ничего яркого, способного укорениться в сознании на всю жизнь, не запомнилось. И слава богу.

Они умирали не сразу. Кто-то раньше, кто-то позже. Были трупы, которые начали гнить, а были окоченевшие, умершие этой ночью, возможно, несколько часов назад. Они превращались в прах по очереди, и те, которые были в этой очереди последними, прокляли на свете всё. Они видели перед собой лужи, но не могли до них дотянуться; они чувствовали дождь и ловили его капли, а их было слишком мало, чтобы хватило для жизни. Земля давила на них со всех сторон, не давая дышать. Холод выдавливал жизни быстрее жажды. Я дотронулся до каждого из них и знал столько, сколько не познать ни одному мудрецу. Никому не пожелал бы я обрести такое знание.

Всего их было сорок три. Я согрешил против истины, сказав, что дотронулся до всех голов. Не до всех. Две макушки торчали из большой и особенно мутной, бурой лужи, в которой плавали мерзкие ошмётки. Ясное дело, они захлебнулись. Сначала обрадовались, что могут пить, а потом поняли, что это конец. Поднимали головы, вытягивали, как могли, губы, ловя воздух, но это не спасло их от гибели в луже, бывшей не глубже стирального таза.

Рядом с этими двоими я обнаружил второго живого человека. Его подбородок плескался в луже, и от жажды он не страдал. Он утолял её вонючей водой, в которой утонули те двое.

— Мы вас сейчас раскопаем, — сказал я ему, не зная, какие ещё можно подобрать слова. — Если... если вам совсем плохо, мы раскопаем вас первым.

Естественно, ему было совсем плохо. Человек люто посмотрел на меня опухшими красными глазами и промолчал.

Заторопившись, я нашёл одного за другим ещё двоих живых. Они были закопаны друг напротив друга и были без сознания. Нервно суетясь, Катя оторвалась от первого найденного, возле которого она хлопотала, пытаясь выкопать его голыми руками, и дала напиться всем троим.

Последнего, пятого живого я обнаружил на самом краю поляны, в конце, когда совсем отчаялся.

Мы оторвали от ящиков пару досок и попробовать копнуть ими. Земля была мягкой, хоть руками разгребай, но чтобы освободить человека, нужно было углубиться в неё хотя бы на метр, а для этого тонкие, хрупкие доски не подходили.

— Выкопайте женщин, — попросил человек, которого мы обнаружили первым, и с которого начали операцию спасения. — Тошно мне, задохнусь я скоро.

Найти женщин среди пятерых выживших было сложно. Страдания и грязь изуродовали людей до неузнаваемости.

Я вернулся к железной дороге, подлез под днище грузовика и минут пятнадцать подкапывался руками под разбитые вдребезги шарообразные генераторы Б-поля, которые в будущем называли колёсами. Мне удалось выдернуть из-под грузовика два больших цинковых обломка, похожих на черепки огромного кувшина. Благодаря им выкапывание людей пошло быстрее.

Перемазавшись, промокнув и взопрев, мы с Катей извлекли из-под земли одну из двух с трудом найденных женщин — ту, что была закопана на краю поляны. Нечего было и надеяться, что она поможет в спасении остальных. Она слабо дышала, и пришлось нести её в наше убежище на руках, — благо, женщина, несмотря на высокий рост, оказалась поразительно лёгкой.

С другими подобный трюк не вышел. Вторая женщина была довольно упитанной, а может, распухшей, и до грузовика я тащил её волоком. Катя, не знавшая в Городе, что такое тяжёлый физический труд, вымоталась, и её едва хватало для работы с «лопатами».

Третьим в грузовик отправился щуплый мужчина, закопанный напротив женщины. Он выглядел наиболее жалко, ибо даже не открыл глаз, когда мы вливали ему в рот воду и освобождали его соседку по могиле.

Неожиданной стороной повернулось к нам извлечение парня, зарытого возле вонючей лужи. Когда мы с Катей уложили его на землю и стали осматривать на наличие ран, он вскочил и, вопя, кинулся на меня с кулаками. Ума не приложу, откуда взялись у него силы для этого рывка, но их оказалось куда как недостаточно. Я оттолкнул от себя сумасшедшего, и тот, странно извернувшись, упал боком на землю, вперился в меня диким взглядом, тщетно пытаясь обуздать вышедший из-под контроля разум, после чего его вырвало, и он потерял сознание.

Мы выкинули из кабины грузовика сиденья и осколки стекла, расстелили на полу ангельский брезент и уложили на него спасённых.

Катя трясла головой, чтобы мокрые волосы не мешали смотреть, а плечом пыталась утереть глаза. Я знал, что когда я не вижу, она горько рыдает. От жалости к ним и к себе. «Что с ними сотворили!» — думала она, понимая, что разные живут на свете ублюдки, и ничто не мешает им завтра учинить подобное с нами самими. Иногда Катя забывалась, а от моего окрика вздрагивала и с ужасом смотрела, как я, стоя на коленях, остервенело ковыряю цинковым обломком землю вокруг закопанных людей и, поскальзываясь и падая, волоку спасённых в грузовик, и скриплю зубами.