Макс Сысоев - Странники

ПОЧЕМУ?! — хотел кричать я. Почему в этой беспощадной борьбе каждый за себя? Почему люди не подмигнут друг другу, не подадут условный сигнал, по которому можно было бы понять: я чувствую то же, что и ты, я до безумия боюсь бездны, я не хочу туда падать, и ты не хочешь, — так давай встанем плечом к плечу и будем бороться вместе! Почему люди вместо того, чтобы сказать это друг другу, делают свою короткую жизнь такой гнусной: отравляют природу, строят фабрики и офисы, душат друг друга и закапывают живьём? Почему они так любят быть глупыми и не думают над общей бедой, а играют в игрушки, из-за которых только быстрее скатываются в небытие?

Я знал почему, и теперь уже не мог сдаться. Страсть обуяла меня. Я люто ненавидел смерть, которая отняла у меня всё. Я стал лучше, и внутри у меня проснулась жажда делать лучше этот пакостный мир. Мне хотелось вскинуть над головой кулак, в котором зажаты порванные оковы, и повести легионы на бой с равнодушным космосом. Я мечтал стать сверхбыстрым духом, носящимся по Земле и открывающим людям глаза, и связывающим их узами общей беды, и взывающим: «Опомнитесь, опомнитесь! Мы хотим одного и того же!». Люди говорят, будто любят друг друга, и признаки их любви так и витают в воздухе? — Так пусть они: любящие друг друга мужчины и женщины, друзья, дети и родители, — все возьмутся за руки и, не глядя по сторонам на разные дьявольские искушения, не подозревая друг друга в непонимании, не пытаясь отыскать местечка посуше, как один, с чистой душою, бросят вызов проклятому Ничему. И пусть Ничто, вечный хищник, ненастный проглот, дрогнет, — и вот тогда мы перейдём в наступление, которое будет уже не остановить.

Я рассматривал троих лежавших передо мною спасённых новыми глазами и восхищался тем, сколь гениальным должен быть Главный Теоретик, чтобы после устроенного им Большого Взрыва разбросанные по пространству кварки и атомы не мелькали туда-сюда, став бессмысленным Хаосом, но собирались воедино, образуя простейших живых существ в океане докембрия, а вслед за ними и прекрасные черты лица, длинные пальчики, тонкий нос с горбинкой, высокие скулы, длинные золотые волосы!.. Вот каким громадным был импульс абсолютного прогресса, вложенный в мироздание божеством: его оказалось слишком много для сотворения тупого космоса, где материя только и может, что крутиться по орбитам, гореть, сталкиваться и взрываться, — и главные энергетические мощности Созидания были потрачены на бесконечно изящную работу, имя которой Человек. Уж я-то знаю кое-что в биологии и могу заверить: чтоб получилось такое красивое лицо и тело, нити ДНК должны быть как ничто на свете тонки и безошибочны.

И есть на свете свиньи, способные уничтожать шедевры самоорганизации, подобные этому!

Мне не раз приходила в голову мысль: «Что, если этих людей казнили за дело? Что, если они преступники?». Но — верите ли? — тут мне было всё равно. В мире после конца света нет законов, а значит, нет и преступлений. Что же касается совести, то у каждого она поёт свою арию, а по моей совести так и вовсе выходит, будто я преступник: взял — и поджёг небоскрёб, лишний раз подтолкнув к пропасти раненый мир. И я говорил себе: «Да, допустим люди, которых мы откопали, все поголовно маньяки и садисты. Но если б их судили представители Сил Добра, их не стали бы закапывать живьём, — их бы расстреляли, дали бы им яду, или использовали любой другой метод быстрого и безболезненного убийства, независимо от того, в чём обвиняются казнённые. Муки преступника никогда не исправляли последствий его преступления — они лишь доставляли определённого рода удовольствие палачам. И раз этих людей закопали живьём, стало быть их палачи такие же маньяки и садисты, как и осуждённые на казнь».

Страданиями эти люди давно искупили вину.

Я снял стажёрскую форму и укрыл ею одну из женщин. Мне не было холодно: у меня в груди горел неугасимый внутренний пламень борьбы с безразличным космосом, а ей моя маленькая жертва могла и помочь. Большего я для этих людей сделать не мог.

Закатывались красные солнца в водах и небесах; отцветали, преклоняясь к земле, сады и леса; реки засыпали, чернели и щурились лунной дорожкой. Ае отливал в сотканных из тумана формах сны, и последние Хэривэн, Ночные Хозяйки, относили их к самому Хрустальному куполу, кидали тоненькими ручками ещё выше, и сны разбивались, падали кометами вниз, к лепесткам и веткам, к земле, камням и руинам, жили там.

Бесшумнее осени брела по чаще воскресшая Анновале, траву не колышет, цветы не мнёт; очи её блестят зеленью листьев, а на руках уснула бесполезная красота. Не знал себе цены грустный белый ангел на незримом мосту, забыл о будущем старый мохнатый ондониквэ в норе и люди во Граде подземном; ночь шла на них и на нас, и мы были Единым.

Дожившим до заката нужно было идти, а спать оставалось мёртвым. Так было предрешено. Так было писано до Сокрытия Звёздной Земли Гил-Менельнора.

Надо заметить, Катя в последнее время проявляла куда больше находчивости, нежели Ваш покорный слуга. Она уловила моё настроение — Катя, чья женская душа была как антенна для ловли высоких устремлений, пропащая, бесчувственная душа из Города, в котором высоких устремлений быть не могло. Она встала рядом со мной, чтобы бороться с небытием; она больше не плакала и не дрожала: она пыталась раздеть умирающих людей, чтобы завернуть их в сухой брезент, и тряпками стирала с них ледяную грязь. Она поняла, что мы наедине с равнодушным космосом, голые и безоружные, и он отвоёвывает у нас позицию за позицией, человека за человеком. Ей первой пришло в голову, что в аккумуляторе грузовика за ночь мог накопиться остаточный электрический заряд, и она подключила севшую зажигалку к прикуривателю. К вящей радости, энергии накопилось более чем достаточно, чтобы зажигалка (работавшая не на газе, как я привык, а на электричестве) зарядилась, и мы получили возможность разжечь новый костёр, испечь новый обед и даже вскипятить в канистре воду. С приходом сумерек трое спасённых расселись вокруг огня, мужчина глупо улыбался и бормотал чушь, но скорее от счастья, чем от безумия, одна женщина молилась своему божеству, а вторая, девушка Вельда, вернув мне одежду, пряталась по ту сторону костра. Все они почти не разговаривали, и, может, оно было и к лучшему, ибо когда они всё же заговорили, стало ясно, что мы с Катей спасли очень странных людей.

Мужчина вдруг запустил пятерню в волосы и в сердцах вырвал целый пучок.

— Он пить хочет, вы ему налили мало воды, — сказала женщина, которую звали Райя. Она следила то за мной, то за ёжившейся и трущей занемевшие руки Вельдой, то за Катей, которая неловко, излишне боясь обжечься, засовывала в огонь картошку.