Макс Сысоев - Странники

Я смотрел на мужчину, чьего имени так и не узнал, а тот смотрел на Храм. Я смотрел на Райю, а Райя — на Храм. Я смотрел на Вельду, на её тонкий нос с горбинкой, высокие скулы, длинные золотые волосы, — а та смотрела на рассвет. А Катя смотрела в землю и зеленью лица походила на русалку; она не смела поднять глаз. Все были преисполнены благоговения, а я один со своим дешёвым сарказмом и неверием смотрел не на чудо, а на людей, и надеялся увидеть в них хоть что-то иное, помимо этого трепета перед величественным идолом, — но ничего иного я увидеть не смог. А когда все, не сговариваясь, двинулись к Храму, я пошёл с ними.

Высокие стрельчатые ворота Храма, находившиеся в вечной тени портала и двух низких и широких аркбутанов слева и справа от ворот, оказались закрытыми.

— Никого нет? — осмелился я глухим, подставившим меня голосом нарушить священную тишину.

— Эти двери открыты всегда, когда светит солнце, кроме двух часов, утром и вечером, в заповедное время, когда свершается молитва, — своим чудн ы м стилем пояснила Райя. — Стучаться в Храм сейчас не имеет смысла и законных оснований. Это было бы святотатством, ибо мы чтим Единого и знаем завещанные предками обычаи. Давай лучше помолимся, не станем забывать веру, и возблагодарим Единого за новый день, ниспосланный нам.

— Возблагодарим, — отозвался мужчина, имени которого я так и не узнал.

— Вы можете остаться, — сказала Райя, заметив, что мы с Катей из деликатности решили отойти и не слушать чужую молитву. — Мы и за вас помолимся.

— О нет, — ответил я, — что вы!

Предложение Райи не на шутку меня смутило. Никто никогда за меня не молился, да и не нужно это было. Не то чтобы я атеист; я не отрицаю, что Вселенная спроектирована и построена гениальным Главным Теоретиком, но знать о нём мы можем не больше, чем может знать о своём художнике нарисованный на картине человек. И ни в чьих молитвах Главный Теоретик не нуждается — ведь он уже давно придумал, как ему со всеми нами быть.

— Пойдём, отойдём, — я взял Катю за локоть и потянул за винтообразный аркбутан Храма.

— Подожди, — остановила Райя. — Ты сказал за себя. Теперь пусть скажет за себя твоя спутница. Ты не можешь выбирать за неё.

— Она стесняется вас, — сказал я, и таки ушёл вместе с Катей за аркбутан.

У подножья Храма мы не остались единственными сомневающимися. Зерно неверия проросло в иной, отличной от знакомых мне душе, — в той, что не зачерствела в бескомпромиссном мире функциональности и комфорта. То была душа Вельды, которая тоже не захотела благодарить Единого. Я не видел её, но с волнением ловил каждое слово.

— Нет, — чуть испуганно, но твёрдо говорила она Райе. — Я не хочу благодарить никого, кроме тех двоих людей, которые спасли нас вчера. Простите, но я не могу сделать того, что вы от меня ждёте.

— Но почему? — чрезмерно удивившись и опешив, воскликнула Райя.

— Мне не за что его благодарить, — отвечала ей Вельда. — Я не считаю себя лучше тех людей, которые не дожили до вчерашнего утра.

— Единый, — проронила Райя, — счёл, что они прошли достаточно, чтобы очиститься от греха, и даровал им за это лучшую, вечную жизнь рядом с собой. А наша дорога пока не окончена, мы ещё не готовы войти во врата рая.

— О какой вечной жизни вы говорите! — взволнованно произнесла Вельда. — Ведь мы были вместе до конца, и вместе видели, как все умирали! Неужели вы не поняли: никакой вечной жизни не хватит, чтобы люди смогли забыть те страдания, которые они пережили перед смертью! Даже через пятьсот лет эти люди в раю будут просыпаться среди ночи от кошмаров.

— Единый вылечит их души. Единый изгладит воспоминания о боли.

— Вы говорите, изгладит? Значит, Единый бог распоряжается людской памятью как ему заблагорассудится? Изглаживает и оставляет, что ему угодно? Нет, Райя, я убедилась, что всё не так, как вы хотите верить. Простите.

— Вельда, вернись!

— Нет!

Я услышал шаги Вельды и подумал сперва, что она пошла к нам, но у неё, верно, был другой путь и совсем другие мысли, и мы оказались по разные стороны от входа в Храм.

Райя заверила спутника, что Вельда одумается и что одиночество это такое наказание, которого она не выдержит. Мужчина усомнился и сказал, что, похоже, демоны овладели мыслями Вельды.

В мире после конца света люди дичали на глазах. Мифологическое сознание вернулось, и появилось уже немало тех, кто считал, будто им управляют попеременно то боги, то демоны. Идеалы гуманизма и Просвещения рушились один за другим.

Закончив обсуждения, Райя и её спутник зашептали хвалы своему божеству. Они стояли на коленях перед запертыми вратами, и я не мог их осуждать, но и находиться рядом с ними было неловко. Храм блестел и торчал посреди чиста-поля, торжественный до нелепости, взявшийся здесь вопреки воле природы и стремлениям ландшафта сохранить свою целостность. Храм не лез ни в какие ворота, но мнил, что сможет создать ворота собственные, себе под стать, и казался способным на это. Но был ли? Райя верила, что был. А я никогда ничему не верил.

Мы сели на сухую и мягкую, как самый настоящий ковёр, траву под аркбутаном, грелись, когда солнечные лучи пробивались сквозь тучи, и предавались унынию всё остальное время. Забывшись, я выдернул пожелтевшую травинку с колосистой метёлкой на конце и стал жевать безвкусный кончик. Катя удивилась, попробовала, ей не понравилось. Её бы обнять и сказать что-нибудь, что её взбодрит, но я больше ничего не говорил. В Городе у меня ещё оставались силы на подобные вещи, но они иссякли, едва отпала необходимость играть во влюблённых. Катя и нравилась мне, и отталкивала. И мы сидели молча, не как любящие люди, понимающие друг друга без слов, не как друзья, но как те, кому в этот благословлённый девятью музами Геликона час не о чем разговаривать.

Время застыло в студень, но, отражаясь в бесформенной массе облаков, текло всё-таки, медленно и лениво, как и полагается студню. День шёл к нам издалека, из самого-самого Владивостока, и когда он, наконец, незаметно к нам подкрался, тогда звякнул, сотрясая пространство, гонг, расплавил ленивое время, дал часам и минутам пинка, и жизнь вернулась на круги своя; из-за ворот Храма появились жрецы, и мы стали гостями.

«Сколько в этом мире стен! — удивлялся я, шагая за двумя жрецами в серых накидках с капюшонами и оранжевыми руническими надписями. — Сколько их понастроили! И за каждой новой стеной творится что-то особенное. В убежище — одно, в Калиновке другое, Городе — третье, в Храме Энгора — ещё что-то. Чёрт-те что вообще!..»

Внутри помещения Храма были обшиты лакированным деревом, на котором были выжжены узоры из больших и маленьких ромбиков. Жрецы вели нас через запутанную сеть коридоров и узких помещений с высоким потолком и витражами из ромбовидных кусков разноцветного стекла. Очередной коридор вывел нас на террасу, опоясывающую необъятный атриум. Над террасой этой висело ещё штук шесть или семь других террас, а над всеми ними, на высоте десятиэтажного дома серел стеклянный купол, сквозь который были видны три рога Храма. Пол атриума терялся где-то внизу, тремя уровнями ниже, и там, не зная недостатка в свете, обильно просачивающемся сквозь купол, раскинулся зимний сад, росли деревья, бил фонтан и блестели какие-то золотистые скульптуры. Террасы поддерживали зеленоватые витые колонны, похожие на гигантские свёрла или штопоры. Вообще архитектура здесь была фантастическая, непохожая ни на классицизм, ни на готику, ни на какой-либо иной знакомый мне стиль. Да и сам культ Энгора, бога времени, — откуда он взялся? «Чёрт-те что!» — возмущённо повторил я про себя.