Станислав Гагарин - Вечный Жид

Не сумел справиться с формулой «тридцать на двенадцать» и основатель лютеранства, непримиримый в борьбе с р ы н о ч н о й нравственностью виттенбергский священник.

Не добив компанию заговорщиков, фигур отнюдь, увы, не первостепенных, Мартин Лютер прервал стрекотанье смерти — патроны кончились в магазине.

«Когда я умер в первый раз, — подумал отец Мартин, отбрасывая пустой магазин и выхватив из нагрудного кармана бронежилета запасное хранилище для патронов, — движению моему угрожала величайшая опасность… Да, не вовремя тогда оставил я грешную Землю. Но разве бывает своевременной смерть?»

Искрой, стиснутым в мгновение воспоминанием мелькнули перед внутренним взором отца-протестанта и тягчайшие обвинения, и безграничное уважение, которые обрушились на Лютера.

Как писал позднее Грановский, отца Мартина упрекали прежде всего в непосредственности. Действительно, притязая на реформу католической религии, Лютер полагал ограничиться теоретической стороной дела. Очищение догмата для отца Мартина составляло главную, даже исключительную задачу.

Отец Мартин, увы, не понял, что подрывая фундамент великого строения католицизма, он основательно роет под стены средневекового государства.

«Я разорвал великое единство католической Европы», — запоздало покаялся отец Реформации.

Теперь он понимал, что не удовлетворил вполне тревожные ожидания современников. В конце Пятнадцатого и начале Шестнадцатого веков люди с поэтической восторженностью ждали лучшей участи для человечества. И вот появился Лютер…

«Это он, мессия и освободитель, его имя принесет нам осуществление надежд!»

Не получилось… Хотя деятельность его большинство сторонников расценило как реализующую на практике их ожидания.

«Я не хотел этого, но практика моя была лишь отрицательной, увы! — искренне винясь, вновь определил Лютер. — Ценою большой крови я разорвал Европу на две половины, посеял в ней семена раздора… И на этом успокоился! Кто б мог предположить, что мой лихой п о с т у п о к в Виттенберге будет иметь столь глобальные последствия. Если бы знать заранее о результатах реформы… Я бы отрекся от нее!»

Автомат был снаряжен, и священник крутнулся на столе, скрипя осколками, высматривая сверху недобитых им заговорщиков.

Охрана, не разобравшись в неясном шуме, доносившемся из конференц-зала, еще не успела поднять тревогу. Мартин Лютер стрелял через глушитель, навинченный на ствол к а л а ш н и к а, и потому скандала еще не возникло.

Лютер вспомнил Екатерину Бора, на которой он, считавшийся беглым монахом, женился в 1525 году, подтвердив сим л и ч н ы й разрыв с римской верой: его Кэт тоже являлась бывшей монахиней.

«Минус и минус порождают плюс», — ухмыльнулся Лютер и испробовал новый магазин на хозяине частной фирмы «Голд хаммер», которая на деле представляла собой филиал ближневосточной разведки.

Ворвавшийся, наконец, вооруженный охранник с ужасом увидел апокалиптическую сцену массового убийства, не растерялся, тем не менее, и выпалил из револьвера в спину отца-протестанта.

Крупнокалиберная пуля сильно толкнула Лютера, он сбился с ритма и только прострелил ухо некоему Ванденгеймеру, представителю и эксперту ФАК — Фонда активных капиталистов, созданного и негласно управляемого ЦРУ.

Бронежилет выдержал удар, но Мартин Лютер был обречен. Разумеется, реформатор и не рассчитывал на успешный отход, даже не планировал счастливый конец в сугубо л и ч н о й для него выходке, если хотите.

Самодеятельность, конечно, нарушение дисциплины, партизанщина, одним словом.

Но управлять отцом Реформации никто бы не сумел, и логика п о с т у п к а Лютера не гагаринская, а его собственная логика.

«Строгий папа Лев Десятый, либерал и меценат, утверждал, что стоит за реформы в церкви, и намекал будто простит меня за столь смелое отпадение от Рима, — помыслил, прицеливаясь, Мартин Лютер. — А ведь десятки веков было известно: Roma Locuta, causa finita! Рим сказал, дело закрыто…»

Один из оставшихся в живых заговорщиков выстрелил в отца Реформации снизу. Пуля, которой бронежилет был не по зубам, прошла под его краем и ударила в незащищенное тело священника.

«Как того парня в Вильнюсе», — успел соорудить так и не понятую им самим фразу Мартин Лютер.

И умер.

До сих пор никто из них не видел тех, кто упорно мешал им приблизиться под землею к стенам Кремля.

Они подбирались к нему достаточно близко, до Театральной площади, например, до Софийской набережной, даже до Ленинской Библиотеки, откуда рукой было подать до Боровицких ворот, но дальше не перло, как говорится, и хоть бы хрен по деревне.

То выстрел из отечественного фауст-патрона, то шквальный огонь из автоматов, то внезапно открывающиеся люки под ногами, куда лишь чудом не свалились однажды Станислав Гагарин с Верой и не з а г р е м е л и Конфуций с Магометом. Были заминированные переходы, ловушки типа запирающихся гидравлическими заслонками с двух сторон туннелей, металлические решетки под электрическим напряжением, неожиданные обвалы, несущиеся по рельсам локомотивы без машинистов и другие разнообразные ф о к у с ы, преследующие единственную цель — убийство.

Упорство, с которым их не хотели подпустить к намеченным для взрыва 23 февраля помещениям, свидетельствовало о том, что сведения о фугасе, закладываемом в районе могилы Неизвестного солдата, не являются дезинформацией.

— Это как посмотреть, понимаешь, — сказал Иосиф Виссарионович, когда обговаривали последние детали предстоящего ухода под землю с помощью музейщика-комсомольца. — С одной стороны, конечно, да… А вот с другой, понимаешь… Всякое может быть.

Незадолго до этого они остались вдвоем, Станислав Гагарин и вождь. Последний сказал:

— Роман «Вторжение» прочитал… Первый том получился удачным. Второй, понимаешь, с нетерпением жду. Тогда и отправлю в Иной Мир. Пусть роман за мой счет, понимаешь, на том свете выпустят… Полезная книга!

— Вы так считаете? — стараясь не выдать внутреннего волнения, с нарочитой скромностью спросил писатель.

— Конечно, я не литературный, понимаешь, критик… Но как политик скажу — нужная, понимаешь, вещь. И захватывающее воображение, в хорошем смысле слова, ч т и в о. На мой читательский взгляд вы придумали ряд приемов, которых не было в мировой, понимаешь, литературе. И в русской, естественно, тоже. Один лишь недостаток — много пропущено грамматических ошибок.

— Знаю, товарищ Сталин, — повинился издатель. — Каюсь: по собственному недосмотру. Галина Васильевна, главный редактор, передоверилась заместителю, который читал верстку. И, разумеется, спешка. Ведь роман «Вторжение» был набран в двух изданиях еще в девяносто первом году. И уничтожен в верстке…