Александр Кашанский - Антихрист

Он вышел на эстраду и некоторое время молча смотрел в зал. Внутри него все вибрировало, мозг находился в состоянии страшного возбуждения, но в нем не было никаких мыслей. Вдруг появилась тема: «Мы — люди — созданы смертными. Это единственное, что нас объединяет».

Иван коснулся струн гитары. И тут только сообразил, что она не подключена.

— Подключите мне гитару, я хочу сыграть, — обратился Иван к подошедшему к нему бармену.

Билл с неожиданной быстротой сорвался с места и, растолкав подвыпивших моряков и проституток, подбежал к эстраде, воткнул в гитару Ивана шнур и настроил усилитель.

— Давай, Иван, покажи им, — подмигнул он, — не бойся ничего, я, если что, помогу. — Но Иван не слышал его. Он видел, что Билл подключил гитару, и что на усилителе загорелся огонек. Билл щелкнул по микрофону. Он работал. Иван подошел к микрофону и взял аккорд. Гитара была расстроена. Он быстро настроил ее. Зал не обращал на него никакого внимания. Все так же пили, ели, разговаривали.

Иван как будто впал в транс. В его мозгу, работавшем теперь на полную мощность, словно прорвалась плотина, сдерживающая поток мыслей и звуков. И он, уже не контролируя эту страсть, овладевшую им, взял первый аккорд и начал играть, обрушив на присутствующих лавину звуков; в этом пассаже было столько виртуозного блеска, что все невольно посмотрели — кто это смог так сыграть? Иван сделал паузу, в зале установилась тишина.

И Иван заиграл. И больше уже никого и ничего не замечал вокруг. Он сочинял слова, музыку, играл, подсознательно реагировал на реакцию публики — одновременно. Это была импровизация, но никто бы никогда не догадался об этом. Пальцы Ивана летали по грифу с невероятной скоростью, а голос, кто бы мог подумать, что у него такой голос! — звучал ровно и мощно. Весь зал смотрел только на него. То, что он играл — была удивительная, ни на что не похожая музыка. Гитара будто бы играла свою партию, в своем ритме, это был не аккомпанемент, а именно сольная партия, а Иван пел свою партию. Если закрыть глаза, то казалось что играло, по крайней мере, две гитары, а солист пел сам по себе, потому что невозможно было так играть и петь. Но люди видели, что все это делает один человек. Билл уже сбегал за своей гитарой и, моментально подстроившись, начал аккомпанировать. Питер подбежал следом, расставил барабаны и включил ритм.

Звуки и слова брались неизвестно откуда, это было похоже на то, как рождалась новая идея. Создавая свои математические модели, Иван находился на вершине возможного для него счастья, если удавалось найти красивое, неожиданное решение, а сейчас чувство радости и удовлетворения было много сильнее — ведь то, что он творил, было доступно другим. У Ивана было чувство, что его пальцами и голосом управлял кто-то, а он был лишь передатчиком, но это только усиливало остроту счастья.

Иван каждой клеточкой своего мозга чувствовал, что те, кто его слушал, уже начинали любить его, потому что он освобождал их чувства, заставлял их сопереживать ему. Он играл при помощи своей гитары на струнах их душ, и они были ему благодарны за это. Настоящим же чудом было то, что Иван впитывал чувства и стремления людей, находящихся в зале, совмещал с идеей, которую хотел донести, и выражал все это с невероятным блеском и на том уровне сложности, который был понятен большинству присутствующих.

Иван закончил свою композицию и осмотрел зал. Все стоя аплодировали. На него смотрели десятки восторженных глаз. Он подарил им волшебство, и какое! И люди благодарили его за доставленное удовольствие.

Только один человек сидел за своим столиком и не аплодировал, он неотрывно смотрел на Ивана и улыбался. Это был Риикрой. Наконец он поднял руки и, три раза медленно и выразительно хлопнув в ладоши, сказал:

— Браво.

И тут же все начали кричать:

— Браво!.

Хотя зал был полон, за этот столик почему-то больше никто не садился. Потом Риикрой повернулся к Ивану спиной, казалось, он с кем-то разговаривает, хотя за столиком больше никого не было, но Риикрой действительно в это время говорил со своим невидимым собеседником.

— Посмотри, Аллеин, как он красив, наш, как бы это сказать, воспитанник.

— Почему ты говоришь — наш?

— Ну, а чей же еще?

— Он свободный человек, свободней всех.

— Ты меня не смеши только. О чем ты говоришь! Какая свобода? Человеку? Что это и где она?

— Не лукавь, Риикрой, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

— Нет, ну согласись, Аллеин, он красив. Не знаю, как мужчины, но то, что все женщины будут без ума от него — это точно.

— Будут… — с печалью в голосе согласился Аллеин. — Сколько же осталось для этого времени…

— Немного, я думаю. Видишь, он уже начал свою проповедь. Теперь не остановится. С его энергией и талантом для того, чтобы внушить людям свои идеи, ему понадобится совсем немного времени. Так что доложи своему Господину, Аллеин, что дело — наше общее дело — пошло на лад.

— Ох, Риикрой, твое лицемерие безгранично.

— Ох, Аллеин, ты говоришь так, будто начитался страшных книжек про нас, написанных людьми. Тебе-то так рассуждать — не по твоему уровню.

— Мне жалко людей…

— Ну вот…

— Тебе этого не понять.

— Понять-то я могу все, а вот разделять твою печаль — не могу.

— Что, надеетесь, вам все достанется?

— А почему бы и нет? Видишь, он же, похоже, как настоящий первооткрыватель, пошел своим, то есть нашим, путем.

— Что у тебя за отвратительные манеры…

— Что поделаешь, я вношу во все дух соперничества, такова моя роль в этом мире. Это вашему Господину ничего не надо, кроме любви, а нашему надо, чтобы все росло, и развивалось, и познавалось, а для этого необходимо соперничество.

— Все это потому, что вам не дано создавать свои миры.

— Да. Ну и что? Никаких комплексов по этому поводу у нашего Господина, а стало быть и у нас — нет. Внося разлад, мы достигаем прогресса. Нам достаточно и созданных вашим Господином миров. Ваше дело их создавать, наше — ими управлять.

Иван снял с себя куртку и остался в майке. Его стройное сильное тело рельефно проявлялось в каждом движении. Он действительно был очень красив. Лицо его выражало внутреннюю работу, восторг и любовь. Иван кивнул головой и вновь начал играть.

«Что за музыку он играет? — думал Билл. — Что за стиль? Черт знает, что за стиль! Я не только не играл так, но и не слышал ничего подобного. Но он виртуоз, каких очень мало, — это точно».

Для Аллеина был очевиден и прямой, и скрытый смысл Ивановых песен. Все они посвящались одному и тому же — любви к свободе, которая одна есть настоящая ценность, все же остальное — иллюзия, создаваемая человеческим воображением.

В бар набилась масса народу, те, кто находились на улицах, слушали музыку через открытые двери и окна. Подъехала полицейская машина. Полицейские, увидев, что здесь идет какой-то импровизированный концерт и народ все прибывает, сначала хотели запретить концерт. Но потом, увидев, что здесь играют хорошую музыку, люди ведут себя спокойно, решили не мешать и лишь на всякий случай сообщили в полицейский участок, а сами остались следить за порядком. И концерт продолжался.