Олег Маловичко - Исход

Первыми человечество отбросило стариков, как космический корабль отгорающие ступени. Людей старше шестидесяти не осталось. Старики вымерли.

Молодые вырезали себя сами.

Коса смерти шла по полю жизни, срезая траву с мерной, безжалостной неумолимостью. Пожар, наводнение, резня, массовое самоубийство, отравление, война, взрыв, пела коса с каждым взмахом. На род человеческий наслали сотню кар, и кто уцелел в войне — падал жертвой вируса. Коса свистела, выкашивая массив человеческой травы и оставляя редкие, невидимые косарем оселки.

Человечество бежало в пещеры — во всех смыслах.

Указы шли один за другим. О национализации нефтяной промышленности, ограничении отпуска топлива и переводе его на талоны, всеобщей трудовой и воинской повинности, конфискации оружия.

— Как они собираются национализировать нефть, если Сибирь откололась? Остатки в резервуарах? Надо ехать, все, нельзя уже тянуть, — говорил Сергей.

Глаша возражала:

— Куда мы с ним поедем?

К Никите приходил врач. Осмотрев ребенка, прописал постельный еще на месяц.

Сергей договорился с Кошелевым, без Зыкова, и тот обещал выделить купе, но ехать нужно было немедленно, с каждым днем становилось труднее. На машине через две области было опасно. Поезда шли с охраной.

— Меня завтра хлопнут, свои или чужие, и накроется твой отъезд. Решай быстрее, — говорил Антон.

Застать Кошелева было трудно. Он вылавливал банды молдаван и хохлов, таджиков и волжан, ушедших в подмосковные леса и грабивших коттеджные поселки и небольшие городки. Люди разбегались из Москвы по дачам, за ними мигрировала преступность.

Антон рассказал Сергею, что в области творится гражданская война-лайт. Дачники сбиваются в комитеты, отряды самообороны, воюют с бандитами или нанимают одну группу грабителей против других. Ярость с обеих сторон дикая, ежедневно сотни трупов. Когда снежкам, армейским или моровцам доводится поймать бандитов, их не арестовывают. Армейские гусеницами давят, чтобы патроны сберечь для черного рынка, а снежки или моровцы кувалды возят и забивают насмерть.

Он разделял мнение Бугрима, называвшего такую политику «долбоебической».

— Их не трогать, — говорил Бугрим, — они местных данью обложат и успокоятся. А потом пахать к ним пойдут. А сейчас им бежать некуда, они вне закона и жрать хотят. Мы им выбора не оставляем. От жрачки двигаем и казним ужасно, у них выхода скоро не останется, кроме как объединиться и нас победить. Мы их сами в армию сгоняем. Будет хард.

Оказался провидцем. Банды гастарбайтеров в Подмосковье объединялись вокруг бывшего цветочного торговца Мамедова. Они уже не бежали, а принимали бой от ментов, и снежков, и армии, избегая только отмороженных моровцев. Начали уже нападать сами, занимая целые районы, и теперь ментам приходилось идти в партизаны.

Главными эмоциями были страх и ненависть. Они порождали насилие.

Сергей поймал волну студенческого движения сопротивления. Глаша запрещала слушать при Никите, чтобы не травмировать мальчика, и они с Сашкой сидели на кухне вдвоем и курили, закрыв дверь.

Мальчишка-студент рассказывал, как его и друзей взяли прямо на улице, избили и сунули в товарняк, где было столько людей, что приходилось стоять. Долго куда-то везли, потом гнали ночью через маленький городок на окраину, загнали всех на футбольное поле, огороженное сетчатым забором, и там они сидели несколько дней.

Подходили к забору, просили у проходящих людей воды.

— Вы еще не сдохли, зверьки черножопые? — орали из пьяных компаний. — Пить тебе? На, блядь, пей!

И швыряли в забор бутылками.

Тетки из соседних домов, когда темнело, несли воду и еду, какая была. Хватало только детям и тем, кто стоял у сетки. Солдаты в ограждении отводили глаза, чтобы не заметить.

Антон дал Сергею временный билет ополченца СНЕ, но срок его истек, и нельзя было выйти на улицу из страха попасть в лапы патрулю. Одна за другой приходили повестки из милиции и военкомата, но Сергей не хотел убивать врагов по газу или нефти.

Засобирался и Сашка Погодин. В мае он высмеял идею Сергея, но в новых обстоятельствах его присоединение выглядело само собой разумеющимся. Сашка потрахивал какую-то тетку из мэрии, и она выправила ему удостоверение сотрудника аппарата. С ним Сашка мог, в отличие от Сергея, спокойно передвигаться по Москве.

Сергей и Глаша ссорились из-за пустяков. Глаша хотела взять, по мнению Сергея, много, и ненужное. Одно купе, говорил он, это значит — никакой мебели, никаких стульев маминых. В «Заре» все есть.

Чтобы вспыхнуть ссоре, достаточно было мелочи, и Сергей не сразу понял, что они злятся друг на друга оттого, что рухнул мир, а они не знают, как с этим справиться.

Он стал слушать Глашу, не переча ни в чем. Она, почувствовав это, расслабилась и разлилась в нем, в его спокойствии и понимании.

Дважды заходил участковый, искал Сергея.

— Он уехал, — говорила Глаша.

— Вы же знаете, он закон нарушает, — укорял не веривший участковый, добрый и старый мужик. — Граждане от шестнадцати до шестидесяти обязаны зарегистрироваться, для трудовой и воинской повинности. Если он отсиживается, кто это говно, простите за выражение, разгребать будет? Вы понимаете, какое сейчас время? По области дезертиров и уклонистов отстреливают, хотите, чтобы вашего мужа к стенке поставили?

— В следующий раз квартиру обыщет, — подытоживал Сергей, когда дверь за ним закрывалась.

Наконец готовы были ехать. С вечера Сашка договорился с «Газелью». Это обошлось в почти все драгоценности Глаши и погодинскую коллекцию запонок. Прощались с золотом без сожаления. Не будем же мы его жрать, сказал Сашка.

Золото было судорожной валютой, имевшей ценность только для тех, кто верил, что все обойдется. Пока таких было большинство.

Погодин и Глаша вынесли Никиту на носилках. Сергей вышел последним, когда все было погружено, а машина заведена. Они боялись, что его увидит и задержит один из патрулей, рыскавших по Москве в поисках уклонистов.

Подъезжая к мосту на Автозаводской, встретили колонну танков.

У вокзалов стояло оцепление, людей не пускали.

— Это хорошо, — успокоил Сашка заволновавшуюся было Глашу. — Не пускают тех, кто без билетов. Значит, внутри легче.

Оказалось не так. С утра началась стачка грузчиков на Казанском. Они перегородили поездам движение, и люди, отчаявшиеся в Москве и желавшие уехать уже куда угодно, лишь бы отсюда, стали штурмовать Ленинградский и Ярославский, а к нему как раз и шли Крайневы и Погодин.

Обвешались вещами, став от этого ниже ростом, подняли носилки с Никитой и пошли. Их запустили, стоило Сергею предъявить подписанный Антоном посадочный талон. Этот документ оказывался здесь, на вокзале, главным и достаточным, чтобы у него не просили удостоверение или паспорт со штампом — подразумевалось, что в СНЕ, когда выдавали документ, все уже проверили.