Олег Маловичко - Исход

— А ты помочь мне не хочешь? — раздраженно спросил Зыков.

— Я уже везде смотрел, — в сотый раз ответил Антон.

Шерстили квартиру Имомали на Профсоюзной. Искали давно понравившиеся Зыкову четки с вкрапленными бриллиантами, древние, приносившие, по словам Имомали, удачу. Зыков в последние недели, подставив Имомали и зная, что тот обречен, только и мог думать что об этих четках.

— Самому ему не сильно они помогли… Так он их, с другой стороны, и не брал в последнее время. И вот, видишь чем закончилось. Их точно стырить не могли?

Точно. Квартиру взломал Антон, тело выносили тоже при нем, а потом он сразу ее опечатал.

— Думаешь, вот, Петр Вадимыч, дурак старый, повелся на эти четки… Это не из-за камешков. Скоро камни на хлеб менять будем, камней будет — хоть дачу строй… А в четках этих сила, она важнее…

По комнате гулял ветер — уходя два дня назад, Антон открыл все форточки, чтобы ушел трупный запах, и теперь о смерти Имомали напоминало только высохшее багрово-коричневое пятно на белом ковре в гостиной. Посреди пятна можно было разглядеть два белых квадратика от ножек кресла, в котором нашли мертвого хозяина, свесившего вниз располосованные руки.

Зыков бросал на пол глаженые квадратные пласты постельного белья. Нашел пакет с купюрами по пятьсот евро, заржал:

— Как ни поднялся, а в душе так и остался торгаш с рынка. Натуру не обманешь! Гляди, бабки держал под простынями!

Кряхтя, Зыков поднялся с колен. Взяв одну простыню, утер пот с лица. Взгляд его остановился на семейной фотографии, совсем свежей. Он поднес ее к глазам и стал изучать, впитывая каждую деталь.

— Когда ж ты успела так подрасти, Светочка?.. Вот кому бы я вдул, Антошка, вот кого я бы позюзюкал многократно… Она ж свеженькая вся, крепенькая, кожица гладкая… Вот бы жопку покусать, а?

Он сглотнул слюну и почесал себя внизу брюк.

Слава богу, думал Антон, девчонка с матерью в Лондоне. Рассказала ему об этом Маша Кирова, с которой он сдружился. Постели в их дружбе не было, сцепились характерами и одинаковой оценкой происходящего. Держались друг за друга, как утопающий за обломок корабля, интуитивно, без надежды уцелеть в шторм.

Зыков ударил рамкой об угол комода, жалобно звякнуло треснувшее стекло. Он вытащил фотографию и сунул ее во внутренний карман висевшего на стуле пиджака.

В этой спальне искать больше было негде. Зыков пошел во вторую, но по пути завернул в детскую, откуда вскоре донеслось его тяжелое пыхтение.

Мерзость какая, равнодушно подумал Антон и приложился к бутылке. Хороший коньяк пил Имомали.

По улице прошел отряд снежков, слышно было, как они рычали гимн — «мае ате-е-ечество!!». Тьфу, срамота какая.

Антону было скучно. Бугрима перевели на север, добивать вьетнамцев, Ксюшка пряталась с самой ночи Единения, и он спивался, сам пугаясь скорости процесса, но обуздать себя не мог, как не смог бы остановить надвигающийся паровоз упертыми руками.

Шаги Зыкова показались ему мягкими, даже вкрадчивыми. Но это не может быть Зыков, вот же он, пыхтит в детской! Антон поставил бутылку на кровать, спокойным и медленным движением достал пистолет и поднялся с кровати, придержав матрац ладонью, чтобы не скрипнул.

Осторожно вышел в коридор. Квартира была большая, в десяток комнат, и звуки чужих шагов доносились из прихожей.

Выглянув туда, Антон увидел темноволосую девушку в джинсах, футболке, кедах и с рюкзаком за плечами. На рюкзаке были нашивки — одна с Юнион Джеком, вторая — с Биг Беном. Господи, да я же ее знаю. В мае, сто лет назад, в другой жизни, следил за ней, «вел» до «Коломенской». Девушка повернулась к нему и тихо охнула от неожиданности, прикрыв рот ладошкой. Антон поднял пистолет вверх и раскрыл ладонь второй руки — спокойно, ничего не сделаю.

— Вы… вы кто? Вы что здесь делаете? — спросила Света.

— Уходи, — прошептал Антон.

Но за его спиной уже запыхтело чудовище, обдало его запахом пота и «Армани».

— Светочка, здравствуй! Не узнала? Петр Вадимович, дядя Петя! Папа не рассказывал про меня? Я тебя вот такой помню…

За первый месяц после убийства генерала Якимова власть менялась дважды.

Вскоре президент, или тот, кто называл себя главным в стране, контролировал только Москву и область. Не было никакой возможности, а главное — нужды пытаться склеить распавшуюся страну.

Хотя страна не распалась, как она может распасться? Распалась власть, ее институты и учреждения.

В каждом городе находились сильные люди, сраставшиеся с администрацией и милицией. Ощетинившись от остального мира стволами, они пытались навести относительный порядок хотя бы на своем островке жизни. К ним шли силовики — Москва казалась далекой, верхи были заняты бесконечным самосверганием, и казалось правильным защищать свою шкуру и живот вместо абстрактных общих интересов.

Армия разбежалась, распалась на маленькие и большие части, как дрейфующая по весенней реке льдина. Одни бежали домой, другие сколачивали банды и жили силой своего оружия, грабя города или подряжаясь служить местным божкам.

Гражданская война не начиналась в этот раз с какого-то одного события — она покрыла собой, как одеялом, весь мир. Накопленное десятилетиями оружие оказалось кстати. Но интересы имели тенденцию к дроблению — и не отряды образовывали армии, а, наоборот, армии распадались на отряды, те — на группки, начинавшие тут же ожесточенно воевать между собой. Этим и объяснялся парадокс, что орудие массового поражения толком не использовали — за все лето было еще всего три ядерных взрыва да массовое отравление химическим оружием в Турции.

Насилие стало главным способом общения. Споры между людьми, городами, объектами разрешались теперь выстрелом. Убийство стало обыденным, будничным способом решения проблемы — занимая город, село, деревню, страну противника — жителей вырезали, так как это проще всего избавляло от проблем нынешних и грядущих.

Больницы стали местом, куда приходили умирать старики.

Гигантская приливная волна обрушилась на восточное побережье Северной Америки. Нью-Йорка не стало. После инсценированной глобальной террористической атаки в Европе и уничтожения чужой элиты, в ответ пришла уже настоящая волна терроризма. Угнетенные меньшинства в России, Франции, Англии поднимали бунты, собирались в отряды, воевали.

Лето царило страшное, душное. Июль, отыгрываясь за холодный июнь, задирал столб термометра до сорока пяти в средней полосе. К небесному жару добавлялось тепло костров, где жгли трупы. Не успевали, и смерть множила себя, расползаясь заразой. Утилизация миллионов трупов оказалась главной проблемой, более опасной и более разрушительной, чем ядерная война.