Владимир Фалеев - Третий глаз

«Жалоба с Шестаковского моста, «король голый» (фраза Семена на квартире у Дудкина), спешное замужество Сонечки, головомойка заместителя министра — одно к одному! Фатализм какой-то». И еще дурацкий случай с «художественной самодеятельностью» в квартире Ивана Леонтьевича, намек Митрофанова превратить кого-то в робота, да и прыжок его в открытое окно… Ничего себе! Все неожиданно, непредсказуемо… Случайно или закономерно?

Тайны со строительством моста не делалось, мост не иголка, его не спрячешь. В управлении о незаконном сооружении моста через Шестаковку знали все, но это никого до поры до времени не касалось. Теперь кому-то понадобилось разоблачить Павла! Кваше? Он вызвал проверяющего? Или Бородай? Получил ревнивец повышение по службе, договорился с Соней о дне свадьбы и начал мстить своему благодетелю. Или это происки Семена, который обижен, что ему денег за идею не платят?..

Скорее всего виновен во всем Кваша. Уволенный из управления, Сергей Афанасьевич не скрывает своего зла на Павла. А Дудкин нашел себе соратничка! Лохматый, со всклоченной бородой, громыхающий, как пустой бочонок, Сергей Афанасьевич распоряжался до Заварухина в производственном отделе. Он потрясал всех своими манерами и привычками: засыпал на первых минутах любого совещания. Поерзает широким задом на стуле, глядь — уже спит, даже храпит. Иван Леонтьевич не раз орал на сонулю, забавлял на совещании всех сценами смеха, стучал кулаком, гонял Сергея Афанасьевича к врачу за справкой. Врач не без юмора свидетельствовал, что никакой патологии в психике Кваши не обнаружено. После того как в квартире Ивана Леонтьевича Павел запел петухом, а Кваша закудахтал, между ними возникла тайная неприязнь. И Павел, придя к власти, выставил Квашу из управления. Тот устроился в субподрядный трест начальником мехколонны, то есть на этой же стройке, но уже не в прямом подчинении Стрелецкому.

— Где Заварухин? Я жду! — сказал Павел по телефону Зине.

В проеме распахнутой двери замаячила угловатая фигура Семена Васильевича. Топая по паркету кирзовыми сапогами, вошел Семен, остановился, вытянул красную шею, осмотрелся и, поздоровавшись, осторожно ступил на ковер, сел на далекий от стола стул.

Павел брезгливо рассматривал помятый костюм Семена, неаккуратный узел засаленного галстука.

— Что у тебя вид, Сеня, усталый? Не спишь, что ли? — серьезно спросил. — Только что звонили из министерства, приказано приостановить строительство Шестаковского моста, но форсировать путеукладку к станции Искерской. Как раз по нашему с тобой методу.

Клинообразное, зауженное, будто стиснутое по щекам, лицо Семена озабоченно сморщилось.

— Послезавтра из Москвы с проверкой приезжают, — добавил Павел. — Идея изменения проекта горит. Лети в Москву, спасай ее.

Облизывая копчиком языка верхнюю губу, Семен щипал себя за подбородок.

— Мертвого не воротишь…

— Я тебя не узнаю. О миллиарде речь. Бросайся, спасай из огня свой миллиард! — напирал Павел.

— За свою идею, да еще и в пекло? — Семен низко склонил голову. — Лучше новую идею придумаю…

— На нас с тобой донесли. Не догадываешься кто? Воровато бегая взглядом по стенам, на которых развешаны диаграммы и графики, Семен ухмыльнулся скромно:

— У тебя один враг — Бородай…

Павел стремительно встал, вышел из-за стола, мягко ступая по ковру зеркальными туфлями, пересек кабинет, остановился перед Заварухиным:

— Замечаю у всех болезненный интерес к моей личности… Что с тобой? Зачем ты заботишься о моей нравственности? Мои привязанности к женщинам могут меняться, но мои чувства к моей семье остаются. А с Бородаем у нас свои отношения. Деловые! Едет проверяющий, послезавтра будет в Искере. Его необходимо встретить. Соображаешь? Поручаю тебе немедленно заполнить холодильник в служебном вагоне, поедешь сопровождать проверяющего.

— Я ведь не холуй — угощать ревизора! — Семен отвернулся к окну. — А своих рабочих продуктами снабжаем с перебоями…

Нервными руками Семен вынул из помятой пачки сигарету и закурил.

— Тебе известно о жалобе с Шестаковки? От кого она?

— От Бородая…

— Врешь! По глазам вижу! Ревнуешь, что ли, меня? Все помешаны на Бородае!

— Все знают, Павел Николаевич, что ты кукарекал на Квашу, а потом уволил его, — вкрадчиво вставил Семен. — И тебе не верят, да и никто надрываться не хочет.

Наклонившись к телефонному аппарату, Павел тут же набрал номер, услышав голос Вадима Корзухина, заговорил:

— Ты рассказывал кому-нибудь о жалобе с Шестаковки? Да? Ясно. А то я было начал верить в чертовщину! Вот, думаю, наш с тобой разговор о жалобе сам собою улетучивается из кабинета, не подслушивает ли кто… Сыщи срочно красавца менестреля, чтоб певун и музыкант, пошлем его к девушкам на Шестаковский мост, страсти их утихомирим. Нету? А ты купи, выиграй в лотерею! Не мне тебя учить, где брать музыкантов. Командируй на мост без рекламы. Завтра я еду поездом и довезу менестреля до Искера, а там как-нибудь перекантуем его в лес.

— Потемкинскую деревню, Павел Николаевич, придумываешь, — поморщился Семен.

— Не распускайся! — зло оборвал его Стрелецкий. Он вытащил из запольного кармана пиджака бумажник, извлек из-под кожаной перепонки три четвертные: — За гостем придется поухаживать. Его мнение на коллегии будет стоить подороже этих денег.

Но Семен отскочил от Павла, замахал руками и зло забормотал:

— Чур, Паша! Чур меня с твоими махинациями! Я не могу. Освободи меня от обсуждений идеи, останови их всюду… Мы горим, а я не хочу, у меня семья. Скажи в министерстве, что я отказываюсь от своего предложения.

— У цыганки, что ли, был? Или Зот чего напророчил? Как я могу остановить обсуждение твоей идеи на заседании коллегии министерства? — Павел озадаченно разглядывал скособочившегося, озлобленного Семена. — Ты соображаешь, чего требуешь?

Конопатое лицо Семена побледнело, он взмахнул кулаком и метнулся по кабинету, словно в поисках выхода, но не туда, где была дверь.

— Ты, Паша, руководитель или размазня? — вкрадчиво и зло заговорил он. — Кто дал идею? Моей головой она придумана. Заявляю официально, что имею на нее права. Имею! Прошу вернуть заявку, и я уйду.

Неторопливо, оттягивая время, авось Семен одумается, Павел обогнул угол стола, сел в кресло, выдвинул ящик, пошуровал в нем рукой и выложил на стол три скрепленных канцелярской булавкой листочка. Семен быстро подбежал к столу, сгреб костистыми пальцами бумажки, смял их, ехидно скаля зубы, разорвал в клочки. Угловатое тело под серой тканью пиджака дергалось. Он ринулся поспешно к двери, но Павел окликнул его: