Татьяна Мудрая - Кот-Скиталец

– Ну, мир вам, граждане, – сказал король Даниэль, чуть кашлянув.

И тут они опомнились и побежали!

– Хоть бы не раздавили друг друга в панике, – тихонько сказал мне Бэс-Эмманюэль, который ехал в моей переметной суме – по причине относительно малых размеров, ну и вообще. – У них это в моде – чуть что, ходынку сотворять.

Так он сказал, ибо «устроить ходынку» было моей личной идиомой, удачно пущенной в повсеместный оборот. Французы позаимствовали у рутенов «бистро», немцы – «нитшево», а вот андры – это самое, соответствующее их натуре…

В полдень столица выкинула фигуральный белый флаг. Да что там – страна была, как ни крутись, наша и без демонстрации силы, которая послужила только дополнительной оплеухой противнику, поставив последнюю точку над i. Всё, что было в городе стоящего, или тут же перешло на нашу сторону, или и так на ней всегда находилось. А что до прочих неуравновешенных особей, мы не особо страшились провокаций: снежнаки были куда как сильны в парапсихологии.

Кунг Мартин и обе ихние палаты, верхняя и нижняя, окончательно покинули столицу где-то в середине последней ночи, кто, говорили, на вертолетах, а кто и пешим ходом. Кто первые, кто вторые – понятно: аристократы «верха» в большинстве так и жили в ближней провинции или пригородах, это голытьба «низа» отгрохала себе шикарные городские квартирки. Ну, так мы же и не собирались ни держать осаду, ни отлавливать противника поштучно. Разумеется, всем было любопытно посмотреть изнутри те строения, где размещалось правительство и законодательство – в прошлую бытность ни мне, ни Серене как частным лицам сделать это было невозможно.

Оба полукруглых, низких здания окольцовывали широкую площадь, в центре, на высоком подстаменте, два огромных чугунных быка сцепились рогами и копытами. Как язвили в городе, этот памятник былому имперскому величию символизировал чувства, которые обе палаты испытывали друг к другу.

Внутри были крытые ярким ковром ступени и паркеты, алые сиденья и пурпурные занавеси, фойе, столовые и ретирады – и снова везде позолота.

– Не угодно ли подзакусить или позаседать? – учтиво осведомился Даниль.

– Благодарствую, – ответила я за всех, – от этого сочетания цветов как бы у меня патриотический запор не приключился. Или верноподданнический понос.

Мой убойный скепсис имел под собой вполне определенные основания: в тот момент я искоса гляделась в высокое, от потолка до полу, зеркало в резной раме. Дело в том, что по пути из Лесу меня слегка продуло, и в этом царственном стекле мой левый глаз, на нижнем веке которого вспух небольшой, однако весьма выразительный ячмень, походил на поле боя. Очки темные завтра надеть, что ли, или от ушной серы само пройдет?

– Не думайте слишком, – БД понял. – Здесь все зеркала кривые.

– А ведь тебе, Монах, пожалуй, не миновать того самого: торжухи, парадных обедов, представлений и прессинга… то есть наката независимой прессы, – мудро заметил Бэсик.

– А, где сядут, там и слезут. Я существо не сценогеничное: хотя в президиуме сидеть или с трибуны выступать – иное дело. Там от тебя сразу отсекают нижнюю половину тела и сотворяют прелестный бюстовый монумент. Бюстье, так сказать; по аналогии с пресс-папье.

– Словом, придется всем нам делать ноги побыстрей, – шумно вздохнул Бэс-Эмманюэль.

Поселились мы, вождистская верхушка, конечно, не тут и даже не в Замке, который стоял по видимости пустой – мало ли какие сомнительной прелести сюрпризы таило это место. Стоило бы освоить его заново, да сердце не лежало. Поэтому мы связались с Фиолеттой, которая оказалась также и отличным квартирмейстером, и она присмотрела для нас роскошный старинный особняк типа городской усадьбы. Хозяин, друг моего знакомого Ильберта Ха Райн Ашья, почти такой же дряхлый, как и его жилище, был влюблен в котов-сфинксов, хрупких и ушастых, в былые времена держал у себя целую семью и после того, как они из чистого принципа и общекошачьей солидарности с ним расстались, не переставал тихо грустить.

– Может быть, теперь, когда никому из их народа не будет опасно в Шиле, они вернутся, – говорил он Багиру.

Также он заверил нас, что в доме нет ни потайных ходов, ни портретов с пустыми глазницами, ни современной жучковой электроники – и верно, кому из андров было дело до его стариковских тайн? – а мои кисы, мунки и Хрейя подтвердили, что так оно и есть. Вообще-то высоколобая знать относилась к нам куда более лояльно, чем народ: во всяком случае всегда было ясно, чего от нее ожидать. Грабить первых в пользу последних и делать последних первыми мы, во всяком случае, не нанимались.

Итак, мы заняли вереницу отапливаемых смежных комнат, которые выходили в общий коридор и смыкались боковыми, внутренними дверьми: Даниль, Эрбис, Эрмина, Хрейя, Серена, Артханг, Хнорк, Бэс-Эмманюэль, коваши Перигор, Вард, Багир, Киэно – и я. Как вы можете легко пересчитать, было нас двенадцать; фрисса Иоланта, которая подавала нам ценные советы и глубокомысленные указания, так что я привыкла числить ее в моей сердечной чертовой дюжине, отлучилась еще на подступах к столице. (А когда приходила она, кого-то из наших непременно уносило по делам. Так что, собственно, наша дюжина была простая, нормальная, каждой твари по паре и всякого племени по штучке, но какая-то зыбкая и неустоявшаяся.)

Намеревались мы поболтаться в столице недели две, от силы месячишко, пока теневой кабинет, который здесь факт возник, – об этом нам доносили тоже – не выплывет на ясный солнечный свет и малость не укрепится. Пачкаться в конкретной политике и экономике нам не было к лицу, довольно было привнесенного нами стимула к перемене, вируса изменчивости. Вокруг дома, в палатках, службах, просто в кустах и на деревьях пребывала наша гвардия, элита. Армию мы расквартировали по близлежащим домам: пускай местное население приучается! Эрмина поначалу затосковала по реальному делу – черта явно не королевская, ну да она всегда была не как все прочие венценосцы, кроме разве ее покойного мужа. Однако дня через два у нее наладились кое-какие старые связи с не совсем популярными в прежние времена дипломатами, юристами и хозяйственниками. Прочие мои собратья тоже шустрили потихоньку; одна я была пуста, как ступица снятого колеса.

И вот в одно чудесное, по-настоящему зимнее утро, когда мы с сыном и Хрейей уже подумывали, как бы удобнее податься в Лес, наблюдатели донесли, что к дому приближается некий всадник. А именно тот, кто был побежден нами в бескровном сражении и тихом штурме.

Мартин Флориан Первый. Король без придворных, без войска, без славы. Пришел-таки и его день! Один, без охраны и свиты, но вооруженный той великолепной дерзостью, которой всегда встречал то, что посылала ему судьба. Он восседал на коне, как триумфатор; Иоланта (конечно, для того она и уходила) гнула шею точно лебедь. Да! Мы все – и особенно Серена – полагали, что и в бою, и в любви, и в любой игре он одержим мыслью о победе, что именно это питает его дух: но оказалось иначе. Его твердость была замешана не на том вовсе – но на осмыслении и принятии неизбежного. И на принятии своей особой королевской роли: идти навстречу судьбе в головном ряду – и в одиночку.