Александр Борисов - Борисов Александр Анатольевич

Никто, никогда не видел Маленковича пьяным, впрочем... и трезвым тоже. Он был легендой, на фабрике творил чудеса. За это его и терпело начальство с широкими лычками. Леха в море мог быть кем угодно: рабмастером, тралмейстером, боцманом, а то и простым матросом - в зависимости от того, где требовалось заткнуть дыру.

- Ах, ты, гад, - говорили в кадрах, - водку пьянствуешь, разлагаешь. Ну-ка, быстро на "Воркуту", она без боцмана на отходе стоит.

Наверное, Леха был ненастоящий еврей: каменных палат не нажил. Его не особо жаловала даже родня, по слухам, обитавшая где-то в Москве. Леха болел за общество, делился с друзьями последним. Вот и тогда он пер эту бочку в гору, без перекуров. Остальные просто присутствовали. Продавцом, кстати, назначили, опять же его.

- Ты, Леха, еврей, - сказал Сашка Прилуцкий, доставая из-за пазухи синий халат и резиновые нарукавники, - тебе и рулить.

Цену за селедку мы определили самую смешную. Товар пошел на ура. Смятые пятерки и трояки уже вываливались из бездонных карманов Лехиных шароваров. Тогда еще незнакомая нам Маманька, как обычно, в одиннадцать часов, открывшая свой магазин, столбом застыла на низком пороге и ожидала развязки в позе Наполеона со скрещенными на груди руками. Время от времени она укоризненно покачивала головой. Увидев ее, Леха посчитал свою миссию исполненной до конца:

- Остальное так разбирайте! - крикнул он озадаченным покупателям.

- Людей пожалели бы, ироды, - сказала тогда Маманька, - вишь, как по рылу друг друга хлещут! Устроили тут... коммунизм. Вы б занесли вашу рыбу ко мне: я бы и с вами по-человечески рассчиталась, и покупателей не обидела, и сама бы что-нибудь заработала.

С тех пор мы всегда так и поступали. Маманькин телефон на "Двине" знали на память, наряду с телефоном диспетчера. И свято блюли единственное условие: среди продавцов должен быть хоть один человек, которого она помнит в лицо.

После каждой такой операции в разряд абсолютно надежных переходили все новые лица, но первые есть первые. Подойдут, бывало, на "Двине" мужики:

- Слышь, Антон, мы тут рыбный обоз снаряжаем. Ты сходил бы для верности...

Никто из нас до сих пор Маманьку не подводил. Так что за нее я был абсолютно спокоен.

Поселок находился в низине. Он залег вдоль залива широкою лентой и смотрелся с горы, как одна сплошная окраина. Постепенно редеющие заросли окончательно перешли в перелесок. Я настолько ушел в себя, что чуть не свалился в глубокую яму. Попробовал ее обогнуть - наткнулся на деревянный крест. Тьфу ты, да это же кладбище! Частоколы оградок как будто бы выросли из земли.

У одиноко стоящей могилы, я приметил литровую банку с живыми цветами. Там должна быть вода! Я шагнул к ней, почти не скрываясь, хотел было выдернуть из земли, но не успел. С железного памятника смотрела мне прямо в лицо, разбухшая от давних дождей, фотография...

Я оставил банку в покое, присел на скамейку и закурил.

- Привет, Игорек, - сказал я ему, - стало быть, свиделись. Извини, что без водки, не по-людски. Как-то спонтанно все получилось. Ты не поверишь: целых четыре года жаждал свободы - и вот она! - прячься, где хочешь...

Будто бы ставя крест на моей беззаботной жизни, в небо ударили отблески фар и крытые брезентом машины пустились в обратный путь.

До нужного дома было всего ничего: метров сто пятьдесят. В старой воронке от авиабомбы, я наткнулся на довольно глубокую лужу. Наконец-то напился и привел себя в относительно божеский вид. Там же переоделся в не совсем еще старые джинсы, легкую куртку из мягкой кожи, и замшевые ботинки.

От старой одежды избавился кое-как: завернул в прорезиненный рокон, забросал мелким мусором и прелой листвой. Если найдут - пусть знают, что я еще жив.

Маманька как будто специально поджидала меня за дверью. Увидев, испуганно отшатнулась:

- Ф-фу, сынок, напугал! Я-то думала, это сестра прорвалась сквозь кордоны. У нас тут страсти мордасти: бандита какого-то ловят с собаками. Ты в комнату проходи... рыбу принес?

- Выше бери, Маманька, - бодро ответил я, выкладывая содержимое сумки на стол, - сегодня вернулись из рейса. Это тебе, подарки от верных гвардейцев. Вот только магнитофон... его бы хотелось продать.

В глазах у Маманьки вспыхнул азарт:

- Сколько?

- Мне, в принципе, все равно. Хватило бы на билет. Дашь пару стольников - не обижусь, а если больше - спасибо скажу.

Азарт сменился разочарованием:

- Дешевишь. Контрабанда, что ли?

- Да нет, неприятности у меня. Улетать срочно нужно. Можно я позвоню?

- Умер кто?

- Вроде, пока нет.

- Ну, зайди в прихожую, позвони. Телефон за дверью, на полке. Я сейчас звук в телевизоре уберу и за деньгами схожу.

Маманька скрылась в соседней комнате, захлопала ящиками серванта.

Диктор в "ящике" беззвучно озвучивал последние новости. Потом появился видеоряд: Московские улицы, танки, бронемашины, люди с железными прутьями, сомкнувшиеся в плотную цепь. Попробуй, скажи им сейчас, что демократии не бывает. Любому покажут "права человека".

- Что там, в Москве, за бардак? - полюбопытствовал я, набирая знакомый номер.

- Какую-то "ГКЧП" будут громить, - отозвалась хозяйка. - Что это за зверь, можешь не спрашивать. Сама покуда не разобралась. Ну, что, дозвонился?

Ни одна из московских квартир не отвечала. Может, Наташка что-нибудь прояснит?

Я снова затарахтел диском, выждал четыре безответных гудка...

- Алло! - затрепетало над миром, - алло, папочка, это ты? - И тут же отчаянный крик, - Уходи-и-и!!!

Где-то рядом с Наташкой послышался шум, гул рассерженных голосов. А потом телефон замолчал. Будто отрезало.

Я тупо уставился в телевизор. Изображение дрожало и прыгало. Наверное, оператор бежал. Потом появилась расплывчатая картинка, будто украденная из моей памяти. Широкая московская улица, старенький тесный дворик. Окна знакомого дома почему-то распахнуты настежь. Потом, крупным планом, фотография Векшина... чье-то тело под простыней. Тело какое-то усеченное. Там, где широкие плечи должна венчать голова, белое полотно резко оборвалось.

Я как будто ослеп. Потом все заполнили огромные маманькины глаза. Она отняла у меня телефонную трубку, осторожно вернула на аппарат:

- Что? Плохо?

Я упал на ее плечо и заплакал.

Откуда-то появился граненый стакан с коньяком.

- На, выпей, полегче станет.

- Легче уже не станет. Я пойду... мне идти надо.

- Вот, - сказала Маманька, - здесь ровно...

Ее оборвал колокольчик, затренькавший в тесной прихожей и частый, настойчивый стук в дверь:

- Федоровна, открывай, это участковый! - и уже из-за предохранительной цепочки, - можно к тебе?

- Входи уж.

Я втиснулся в промежуток между плотной гардиной и открытой балконной дверью.

- Спасибо за приглашение. У тебя посторонних нет?