Анна Одина - Амфитрион

Улыбки за вопросом не последовало. Митя немного остыл и сразу понял, что остывать было поздно. Папка существовала, она лежала на столе Магистра; Митя лично притащил в странный кабинет в недрах древнего замка большую красную ядерную кнопку, чтобы показать Заказчику, что он ею владеет, и чтобы, если понадобится, нажать ее так, чтобы не осталось никого, ни Магистра, ни Мити; и, уж, конечно, Магистру – как бы он ни реагировал – все это не могло понравиться. «Так что ж, – подумал Митя с отчаянным упоением, – если коготок увяз, хоть вдоволь наклююсь!» Он вернулся в кресло и бессознательно отзеркалил позу хозяина замка.

– Не ожидаю, – продолжил он ровно, – но я ведь пока и не закончил. Ваша китайская инсулиновая интрига привела меня в еще больший восторг, хотя подозреваю, что с поправкой на населенность Срединной империи ее жертвой стало гораздо больше людей, чем один униженный и раздавленный русский журналист, одна обесчещенная московская студентка и несколько боевиков, попавших под горячую руку каким-то потусторонним лучникам. Это же надо! – тут Митя даже всплеснул руками. – Пустить под откос половину лекарственной промышленности такого монстра, как Китай, устроить им инсулиновое эмбарго, поставить на уши всех китайских эндокринологов и чуть не погубить всех тамошних диабетиков, включая, заметим, и генсека… ради чего? Ответьте?

Магистр слегка пожал плечами, ничуть не меняя безмятежного выражения лица (впрочем, на протяжении всего разговора наблюдал он за Митей довольно внимательно).

– Ну как ради чего, Митя? А ради чего, по-вашему, мы взяли в кулак, – тут он расцепил руки и, протянув к Мите левую ладонь, сжал ее, а Митя неконтролируемо содрогнулся, как будто эта холодная злая длань сжала его собственную голову, – хлеб России? Ответ простой: чтобы контролировать.

– Китай-то вам чем не угодил?! – вскричал Митя, вспомнив, как он пару дней назад собирался ехать с Аленой и Петлом в Поднебесную как в страну, где ничто бы не напоминало ему о Заказчике.

– Ничем.

Магистр опустил руку, и у Мити стало немного легче в голове.

– Он не угодил мне ничем. Я просто люблю контролировать ситуацию – все ситуации – без каких-либо специальных причин. И всем всегда приходится с этим мириться.

Он любит контролировать ситуации. Причем искренне не видит разницы между контролем над промышленностью какой-нибудь некстати подвернувшейся страны и над судьбой кстати подвернувшегося человека. Митя почувствовал: диалог зашел в тупик, будто он дошел до цели по глухому коридору, но оказалось, что уперся лбом в стену. Только стена была непрозрачная, без путеводной камелии. Тогда он мысленно вернулся на перекресток и решил попробовать другой коридор. Получилось сбивчиво.

– Кстати… вы, наверное, хотели сказать, что Агнесса – непорочная, а Магдалина – распутная, но обе… обе они тем не менее святые? – Митю вдруг осенило. Он даже слегка подался вперед в кресле, упершись руками в подлокотники.

– Что? – спросил Магистр с искренним удивлением. – Вы думаете, я вначале продемонстрировал вам звездное небо над головою, а потом посредством этих портретов накинул на шею и затянул изысканную рифму о моральном законе внутри нас? Да еще вы, похоже, невероятным образом примерили эту мораль на любимую девушку? God forbid [63]. Идея была куда проще: художники, Митя, всегда делают не так, как лучше, а так, как проще. Прикрываясь при этом глубокомысленными сентенциями, одну из которых вы только что озвучили.

– И не только художники, – с горечью вставил Митя.

– Не только, – легко согласился Магистр. – Все, кто ценит эффективность в противовес тупой трудозатратности, поступают так же. Некоторых интересует еще и эффектность , и тогда, милый Митя, бывает так, как даже не буду пытаться вам объяснять.

– Почему же? – вскричал Митя, подскочив. – Почему же не попытаться объяснить милому Мите, или, вы думаете, у него образования и воображения не хватит? Вы расскажите, расскажите об эффектности. И об эффективности кто лучше вас изложит – это ведь вы поставили на колени Китай, показали им жупел инсулиновой блокады, объяснили, что существует предел экономической экспансии, убрали с рынков, вернули на позиции десятилетней давности. Это вы пересадили L. в новое тело – черт знает как вам это удалось! – чтобы Москва оставалась удобным для вас городом для работы. Пелузин, как же, – pelouse-то по-французски – «лужайка»! Это наверняка вы устроили так, что у нас в президентах профессор с именем северного бога, а не милиционер или независимый эзотерик; прямых доказательств нет, но есть косвенные! Это вы зачем-то спасли подводную лодку англичан, а после этого свалили их дохлого министра обороны – уж не для того ли, чтоб посадить кое в каком здании своего человека и мало-помалу сшить обратно Британскую империю? Может быть, и не вы, конечно, но парочка фотографий Фардаррига в компании малозаметного второго помощника министра иностранных дел наводит на мысли… Не удивлюсь, если это вы же предварительно и велели отвинтить в этой подлодке какой-нибудь важный винт или подсунули им фальшивые погодные карты! Что вы еще сделали?

Магистр положил руки на стол ладонями вниз и слушал, прикрыв глаза и ничуть не поддаваясь на возбужденный Митин тон. Помолчав, он все-таки ответил, только на сей раз говорил медленно:

– О, многое, Митя. Многое. Зачем вам знать? Думаете, это для других придумали, что во многом знании многая печаль? Или хотите побороться со мной за судьбы мироздания? Даже не беритесь.

Он открыл глаза и посмотрел на Митю как будто откуда-то снаружи, и тот, окунувшись в пугающий гипнотический взор, вдруг понял, протрезвев, что заветная красная кнопка в черной папочке была для Магистра ничем: обтрепанной колодой карт, решенным кроссвордом. Использованной губкой, которую выбрасывают не глядя. Такой была вся российская афера… все российские аферы, включая его, личную.

– А, – каркнул Митя, лизнув губы неожиданно высохшим языком, – значит, э-э-э… кажется, я понял. То есть вы действительно один из тех, кто играет судьбами мироздания.

– «Один из»? – с любопытством повторил Магистр и тут же поморщился, как будто вспомнив что-то. – Ну, пускай так, хотя никакого мирового правительства не существует, и не верьте, если вас станут убеждать в обратном. А я – так, барахтаюсь понемногу, насколько хватает небольших, все убывающих сил.

– Вы что, скромничаете?

– Нет, – Магистр поднялся характерным текучим движением и подошел к Митиному креслу. Он сложил руки за спиной и смотрел теперь на Дикого сверху, чуть склонив голову набок, как на ребенка, которому решил что-то объяснить. – Не скромничаю. Просто человек – любой человек – не бессмертен, как бы ни отрицал эту элементарную аксиому в течение многих, многих десятков лет. Мои силы иссякают, и, увы, мне некому их передать. Да я и не собираюсь. Так что задавайте свои вопросы, пока я еще… жив.