Анна Одина - Амфитрион

Сеньорита, по-видимому, знавшая, как следует себя вести в этом доме, сделала последний вежливый круг по манежу и позволила служителю увести лошадь с собой вместе куда-то в наступающую со стороны замка темноту.

– Она, что, – пробормотал Митя, провожая чудесное видение зачарованным взглядом, – ваша…

– …гостья, – закончил Магистр со спокойствием, под которым читалось недвусмысленно скорое завершение разговора, если бы Митя произнес вслух слово, которое сказать, к счастью, не успел. – Одинокие люди, дорогой Митя, – то есть одинокие по статусу – иногда любят гостей. Вот, например, вас.

Митя вдумчиво затянулся, искоса разглядывая освещенный сигаретным огоньком острый профиль человека, которого для себя решил отныне называть Магистром, а не Заказчиком. Заявление о любви к нему осталось пока совершенно непонятным.

– Я думал, у вас арабский вороной жеребец, а не белая андалузская кобыла, – заявил тогда Митя. Работа редактором в гламурном журнале учит поддерживать абстрактный разговор.

Заказчик хмыкнул.

– Не бывает белых лошадей, мистер Дикий. Как не бывает черных – только вороные, да, – он повернулся к Мите, и Митя с ужасом понял, что не может с ним разговаривать, как собирался. Не может вступить с ним в драку и не может сказать ему те слова, которые уже спихивали друг друга с кончика языка.

– Лошадники называют белых лошадей светло-серыми. Эта кобыла содержится здесь для гостей, что же до арабского вороного – то он… в Англии. Кстати, исторические короли по большей части ездили именно на андалусийцах, – продолжил Магистр, по-видимому, решив вложить в эту мини-лекцию побольше информации.

– Короли среди ваших предков тоже были? – спросил Митя с усталой горечью, решив проглотить информацию о владении Магистром несколькими лошадьми с такой же легкостью, с какой пришлось принять наличие в его жизни юной Ирэн Монферран практически встык с Аленой.

– Кого только среди них не было, – туманно ответил Магистр, и тьма, наконец, опустилась на них, наполнив Митю непонятной музыкой, от которой он чуть не заплакал.

Когда два огонька погасли, бывший Заказчик, а ныне Магистр как будто включил на небе луну и звезды и кивнул в сторону громады замка:

– Пойдемте. Не ночевать же тут, – он обозначил направление к дороге между увенчанных зубцами стен. – Вы, Митя, все-таки очень хорошо воспитаны. Ваше счастье.

Так странно обошедшись с ночью, комплиментами и счастьем, Магистр направился к замку, не дожидаясь Мити и не оглядываясь на него, только обмахнув приглашающим взглядом. Что ж, Митя пошел следом.

Внутри все оказалось вполне в стиле Магистра – каким он виделся Мите с учетом накопленных о нем представлений. Старый замок был почти не тронут – а с каких точно времен, Дикий затруднился бы сказать. По ощущениям этой твердыне было не меньше двух тысяч лет, и ощущения нашего героя почти не лгали. Расположенная на двойной горе Монте Берниса двойная же цитадель стала некогда объектом целого крестового похода.

В конце одиннадцатого века крепость, стоявшая на великой Via Augusta {38}, была занята арабами аль-моравидами, которые взбунтовались против господствовавших тогда в Валенсии аль-мохадов. Сарацинский междусобойчик завершился приблизительно через сто лет победой последних, но без разрушительных последствий для Хативы. Каменная крепость по-прежнему безмятежно попирала иберийскую землю, а вот откуда она выросла на двойном холме и кому принадлежала до аль-моравидов и – мохадов, нам неизвестно. (Логично, впрочем, предположить, что укрепление на стратегической дороге, шедшей из Рима через Пиренеи до самого Средиземноморского побережья в Картахену и Кадис, и само было римским.) Спустя же еще какое-то время 22 мая 1244 года король Хайме I Арагонский по завершении пятилетнего крестового похода и полугодовой осады занял героически обороняемую маврами Хативу и даже подписал с сарацинами соответствующий Хативский договор, сохранившийся до сих пор. И уже через два года город, над которым возвышался замок (где Митя, получивший до ужина час свободного времени, с любопытством бродил), заселили каталонцами и арагонцами.

Читатель, наверное, нетерпеливо ждет продолжения и завершения судьбоносного разговора. Но все, что в этот странный день и час вливалось в глаза и уши Мити, все слова и названия, что далекой эоловой арфой звенели на ветру и пробуждали в голове его смутные ассоциации и туманные мысли, – все это было неспроста, ибо нет ни одного звука или цвета в Творении, которые звучали или цвели бы просто так. Тем более в окружении Магистра. Но час прошел, и Митя, послушный непонятной топографической уверенности (никто, кого можно было заподозрить в принадлежности к обслуге, его не провожал), отправился в обеденный зал. Он не очень проголодался, но назначенному ужину был рад: уже какое-то время ему казалось, что за ним наблюдают, и ему хотелось избавиться от этого ощущения.

Мадемуазель Монферран нигде не было видно. Бесконечный дубовый стол, на котором можно было бы, наверное, провести хороший рыцарский турнир, был накрыт на два куверта: один, Митин, был образцовым, а второй состоял из одного лишь хрустального бокала, да и тот незамедлительно перекочевал в руку Митиного гостеприимного хозяина. Неподалеку от него на доске камина лежала какая-то небольшая толстая книжка в бумажной обложке. Повинуясь приглашающему жесту, Митя уселся за стол и – насколько позволяли натянутые нервы – отдал дань угощению, которое мы, с позволения читателя, описывать не будем, заметив лишь, что оно было изысканно, лаконично и не имело ничего общего с испанской национальной кухней.

«Что ж он ничего не ест? – думал Митя, запивая ужин отменным красным вином. – Прямо как Дракула. А я, получается, Джонатан Харкер, только Мину он уже совратил».

Магистр не мешал Мите ни есть, ни думать крамолу, только иногда делал глоток вина, да еще, без труда дотянувшись до paperback [62], с большим интересом его листал.

– Вам понравился Рибера? – внезапно спросил он, застав этим вопросом Митю врасплох.

– Э-ээ… – протянул Митя, для верности ухватившись за бокал, – какой Рибера? Художник?

– Да, – улыбнулся Магистр, – извините, следовало вас предупредить. Вы не заметили, что за вашими перемещениями по замку наблюдают глаза?

Митя нахмурился. Так вот чем объяснялось ощущение слежки.

– Это и был Рибера, – провозгласил Магистр и пустил к Мите лист бумаги, спланировавший на дубовую панель так гладко, как будто был заколдован. На листе были глаза, много глаз.