Федор Березин - Голован

Короче, вполне может случиться, что Жуж Шоймар с одной из таких невозможных, исходя из подписанных листиков, экспедиций за рабами тут и побывал. Ну что ж, лучше какой-то опыт у начальника похода, чем вовсе никакого. Или, там, как у моего брата Каана, только теоретический, от кафедры с мелком.

Джунгли завораживают. Кроме того, никак не проходит навязчивое ощущение, что за нами следят. Следит кто-то конкретный или уже сами джунгли, тут не разобраться. Подобное ощущение не только у меня. У других тоже. По крайней мере, у тех, с кем допустимо говорить на подобную тему. Ведь не побеседуешь же с Жужем Шоймаром.

«Коллега Гаал, — скривится он на мои инсинуации, — ваша светлая голова мало загружена перебором лекарств и процедур, потребных каким-нибудь вероятностным потерпевшим, в случае укусов ядовитыми гадами? Выкиньте на фиг отвлекающие факторы окружающей среды. Сосредоточьтесь!»

Или, допустим, наш военный гений Маргит Йо, если пожаловаться ему на то, что «кто-то из леса» на меня смотрит?

«Док, душечка! Слежение за ландшафтами — не ваша забота. Доверьтесь мне, доктор, и копите силы для плохих времен, когда у нас появятся серьезно раненые. Только на ваше мастерство в кромсании скальпелем будем мы тогда уповать. А если нервы серьезно сдают, док, держите пистолет исключительно на предохранителе и в застегнутом кобуре. Или лучше вообще передайте мне на хранение вместе с боеприпасами. Ваша сила не в оружии, доктор Гаал, а именно в том, что вы врач. В конце концов, даже здешние хищники должны понимать, что вы еще и ветеринар. Благо они жутко стеснительные и покуда не записываются к вам на прием».

Но как ни крути, а джунгли на нас смотрят, изучают. Вопрос на засыпку: в каком плане? На предмет чистого любопытства или все же в качестве возможной пробы на зубок? Напрашивающийся ответ не обнадеживает. Совершенно не обнадеживает.

Когда-то, в затерявшейся бездне времени, на инструктаже рассказывали, что если птицы неожиданно замолкают — это нехороший признак. Ага, как же! Замолкнут они, жди. Ночью, конечно, наверху явно тише. Спит пернатое царство. Порой только по этой умолкшей какофонии и догадываешься, что уже наступила ночь. Хотя ведь и тогда кто-то там, наверху, все едино поет, правда, несколько по-другому. Кож Зола, наш штатный зоолог, утверждает, что древесные пальмовые жабы. Надо же!

А так… Тут внизу, под пологом леса, чаще всего вообще не понять, когда там затухает в своей сложной пульсации Мировой Свет. Птички — наш ориентир в суточной чехарде. Понятно, и наручные часы тоже. Но к ним особого доверия как-то уже нет. Хотя, ведь не какие-нибудь «тяп-ляп, три-четыре — бомбовоз слепил в квартире». Настоящий фирменный хронометр, еще с имперским знаком качества. Шоймар, молодчага, где-то целую партию надыбал и всем еще на палубе «Жебештьена Шо» вручил, как бы именные. Свои старые тоже, подсказал, не выкидывайте; пригодятся, мол, на случай обмена с туземцами, если таковые встретятся. Так что часы на руке надежные. Фосфорят в темноте: не заблудишься во времени, разберешься, когда там, над пологом леса, день, а когда нежная, тихая ночь. То есть, наверху, может, и тихая, потому как птички угомонились и, сбившись в кучу, храпят на ветке. Тут, внизу, у подножия стволов, как была темень — глаз выколи, так и осталась. Но все же кто-то или что-то в этой тьме еще зорче за нами, грешными, наблюдает. И явно не ангелы Выдувальщика Сферы Мира. Нечто куда более зубастое и, на горе, из плоти и крови. Так что отдавать свой пистолет «меньхерт» гвардии ротмистру — ни за какие коврижки.

Если попугаить за народом людей, то стаи у них называются по-разному. Есть стаи побольше, а есть совсем маленькие. Та, в которой оказалась наша малая стая, попугаилась «ротой». Или «особой ротой антибронеходного заслона». Она входила в большую стаю — «батальон антибронеходного заслона». Где-то дальше по цепочке помёта, эта стая-батальон соединялась с другими стаями, скореё всего, похожими. Попугаилось это «бронеход-полк». Дальше было уже что-то совсем огромное — «ударная бронеход-дивизия». И вроде бы (но в это никто из нашей стаи не верил) потом над сколькими-то стаями-дивизиями нависало нечто совсем уж невообразимое — чудовищная, неохватная круглой головой стая-«корпус центрового прорыва». В этом жутком образовании, раскиданном, правда, на большом, дивно ухоженном какими-то природными силами пространстве, наша маленькая стая-рота терялась, как птичка бика на большом дереве фомату, на котором все птицы сельвы собираются раз в год на большое собрание народа пернатых. Умению народа людей создавать гигантские стаи могли бы позавидовать даже лесные муравьи-всееды.

Разумеется, народ людей понятия не имел о том, что малая стая знает и понимает все их названия. В этом смысле народ людей очень странный. Поклонение богу Железа и богу Пламени сделало понимание людей односторонним. Они, например, умеют очень хорошо считать. Но делают это совсем не так, как круглоголовый народ, как-то совершенно по-непонятному. Быть может, это потому, что память у народа людей разделена? Часть памяти у них, как и положено, в голове. Тоже, между прочим, почти круглой. А часть вынесена на тонкие, ровные листья, растущие на неизвестном истинному народу дереве. Листья белого цвета, и именно там народ людей всегда метит. Но не запахом, нет. Запах не имеет к листьям никакого отношения. И все равно в прямых листьях остается часть памяти не только всего народа людей или стаи, но даже часть памяти отдельной людской сущности. Некоторые из народа поначалу не верили. Приходилось им доказывать. Проделывать эксперименты. Потом можно было с резвым интересом наблюдать, как народ людей мечется, ищет повсюду свою память. Тоже как бы игра такая. Только теперь правила навязывал народ голованов, а не народ людей. В общем, памяти их лишить проще простого. Благо для народа людей, что хоть кое-что они носят у себя внутри, как и все прочие существа.

Позже, когда моя шерстистая сущность попала в стаю под другим названием, «рота сбора данных», пришлось еще раз убедиться, как зависимы они от этих меченых листов, попугайно зовущихся «бумагой». И в том, что народ людей слеп, тоже пришлось убедиться. Стаю-роту сбора данных внутри нее самой народ людей называл по-другому, «по-старому» — «рота фронтовой разведки». Вот в этой-то роте последние остатки уже нашей малой стаи обучали новому делу. Теперь нам не следовало залезать под «зубоскалы», а назначалось аккуратно их обходить и пробираться далеко-далеко вперед от того места, где наши сущности снимали с поводка. Каждую из четвероногих сущностей натаскивали на захват «рваного языка». «Рваный язык» — это такой же человек, с таким же мерзостным запахом, но только из другой большой стаи. Так вот, «рваные языки» мы захватывали вполне успешно. Но вот в чем противоречие: по наблюдению за народом людей совершенно понятно, что от плененного «языка» не бывает почти никакого проку, если у него нет с собой его собственной меточно-листовой памяти. То есть вся канитель по его захвату и доставке почти лишена смысла.