Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Стоя посреди кухни, я вскинул руку с мысленно зажатым в ней пистолетом и надавил на спуск.

Бах — и осколки зубов вылетают из челюсти, пуля просверливает кость, летит дальше, раскаленной иглой выжигает себе путь через мозги, разбивает череп с той стороны — и летит дальше, на свободу. А этот урод падает вниз, в грязь, я беру свою куртку и иду домой. Остальные двое уже разбежались.

Сердце стучало, в животе проснулось смешанное ощущение страха и наслаждения. В глазах отчетливо стоял вид раскрошенных зубов, смешанных с грязью.

Раздался странный скрежет во входную дверь, я выглянул в коридор. Там уже стоял отец, сильно пьяный, грязный и растрепанный. В таком состоянии я видел его всего раз. Обычные его выпивки были не так сильны, по крайней мере, он самостоятельно передвигался. Но на этот раз по пути домой, видимо, несколько раз упал.

Отец что-то пробормотал, я только расслышал слово «проститутка» — и с размаха упал. Глухой удар лба о пол заставил меня передернуться.

Кое-как справившись с тяжелым телом, я уложил отца на диван. За воротником у него слипся желтый сгусток рвоты. Отец прерывисто дышал широко распахнутым ртом и пускал слюни. Было гадко смотреть на это бесформенное тело, которое я называл «папой», которое любил когда-то, с которым мы ходили прежде на каток и занимались фотографией.

Через час пришла мама. Я сидел в своей комнате и не видел ее реакции на отца. Только через некоторое время послышались всхлипы, затем сонный голос что-то промычал и прикрикнул «заткнись, корова».

— Вот так, корова! — завизжала мать. — За все мои старания и молодость теперь я корова! А ну вон из моего дома!

— Я не позволю! — заревел голос отца. — Это пусть твои мымры на работе своих телков бьют и орут на них, а я позволю!

Вслед за тем послышался стук и звон чего-то разбиваемого. Я выскочил из своей комнаты и увидел лежащую на полу маму, на нее сыпались остатки стекла из серванта. Не помня себя, я бросился на отца, но получил кулаком в правое ребро, резкая боль перехватила дыхание, в глазах потемнело.

— Ты туда же, выродыш!

Ко мне приближалось массивное тело с кулаками. Первый удар пришелся в висок, потом я закрыл голову, но в ход пошли ноги. Я ничего не видел, лицо залило теплой кровью. Потом все провалилось в темноту.

Наконец-то пришла настоящая зима. Я выглянул в окно палаты и увидел: снег лег толстой подушкой на все вокруг. Плавные линии, из которых теперь состоял заснеженный больничный двор, успокаивали и настраивали на хорошие мысли. Скоро Новый год. Быть может, в праздник они помирятся?

Каждый день приходила мама и плакала, жаловалась на отца, который стал вообще редко появляться дома, а если и ночевал, то не говорил ни слова, а рано утром уходил. Мне было стыдно за нее перед соседями по палате. Она не приносила мне ничего из еды, только однажды — пакетик баранок. Стыдясь своей бедности, я спрятал пакетик подальше и никогда не доставал его, хотя есть хотелось постоянно.

Когда она не пришла позавчера, я почувствовал странное облегчение, что не нужно будет сегодня выслушивать потоки слезных жалоб, смотреть на ее бесцветные дрожащие губы и невыспавшиеся глаза. И за то, что она снова ничего не принесла сегодня, то же стыдно не будет. Я со страхом подумал, что, должно быть, разлюбил. Маму.

Но сейчас, когда выпал настоящий снег, почем-то показалось, что все наладится. Теперь все будет только лучше и лучше, а к Новому году снова все мы соберемся у телевизора за столом и будем весело болтать ни о чем.

Как нельзя кстати, сегодня же наметилась и выписка. Сломанные ребра не болели совсем, синяки давно спали. Через час будет обход, потом врач назначит выписку, я соберу вещи, придет мама — и мы пойдем домой.

Я выждал момент, когда в палате никого не будет, и быстро выудил из глубины тумбочки злосчастный пакетик. Баранки в нем уже покрылись плесенью. Я сунул пакет под пижаму и пошел в туалет, чтоб выбросить баранки в мусорное ведро. Мимо прошла уборщица и как-то странно посмотрела на мою пижаму. Мне показалось, что сейчас она при всех в коридоре заставит меня вытащить пакет и начнет ругать. Я быстро прошел в туалет, сбросил «улику» и закидал сверху ворохом использованной туалетной бумаги.

Потом бесцельно бродил по коридору в ожидании матери.

Но она не пришли ни через час, ни через два. Дежурный врач сказал, чтоб я собирался, потому что на мое место уже готовят новенького с переломом. Мне выдали какие-то бумаги, и через четверть часа я уже шел по свежевычищенным дорожкам по направлению к больничным воротам.

Как же мне осточертело здесь быть! Три недели в замкнутом пространстве больницы, среди чужих людей.

Впрочем, в последние дни я даже привык к размеренному течению дня в этих серо-синих стенах. И даже подумал, что можно было б провести здесь еще недельку, чтоб освобождение казалось слаще, чем сейчас.

Но все внутри все равно ликовало: я свободен! Нет, не надо никаких лишних «неделек», я и без того очень счастлив. И даже замычал какую-то песенку про себя. И подпрыгнул.

Тупая боль в голове откликнулась на этот прыжок. Где-то внутри мозга будто шевельнулся вбитый гвоздь. Я остановился, испугавшись, что вылечился не до конца и что меня снова запрут на три недели. Ну уж нет, никому не скажу про голову.

Из-за деревьев вырулил микроавтобус «Скорой» и подъехал к бурому кирпичному корпусу впереди. Я знал, это был больничный морг. Стало жутко интересно, зачем автобус остановился у морга.

Я зашагал быстрее и скоро поравнялся с санитарами, выволакивающими тяжелые носилки. Под куском брезента возвышалась бесформенная куча, отдаленно напоминавшая человеческие очертания. Было немного страшно, но что-то тянуло смотреть и смотреть на эти носилки. Я остановился. Из-под брезента показывались пряди волос, слипшиеся бурыми сосульками. Само тело тоже лежало на брезенте, и в складках его скопились бордовые лужицы. Санитары как-то неловко ткнули носилки в дверь, лужицы дрогнули и побежали. На снег уронилось несколько капель.

«Это кровь другого человека. Она лежит на снегу», — подумал я, и сама мысль того, что я вижу настоящую кровь мертвого человека не в кино, а собственными глазами, поразила меня. По нашему черно-белому телевизору кровь на снегу выглядела черными кляксами и не производила никакого впечатления. А здесь эти алые пятна приковали к себе все мое внимание. И эта кровь недавно была внутри человека, а теперь она вытекла — и человека больше не существует. Я поднял взгляд, чтобы увидеть того, кого больше не существует , но санитары уже скрылись в темных внутренностях коридора. Только эти пятна. Страшные и красивые, в своей реалистичности.

Я присел и прикоснулся к одному пятнышку пальцем. Сыро и ничего больше. Поднес палец к глазам. Он был точно такой же, как если б я просто порезал его. Но это было не так, и я знал, что на мне сейчас кровь мертвого человека, настоящего мертвого человека. Сегодня вечером я буду дома пить чай и сидеть в своей комнате, а тот — лежать в темной ледяной комнате.