Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Осталось несколько сантиметров.

Как же невыносимо болит внутри.

Как прожигает кожу.

Дышать.

Дышать.

Дышать нечем.

Но, когда глаза окончательно застило горячим маревом, он перевалился через выжженную границу, ватными пальцами вслепую откупорил шлем. Холодный воздух охватил опаленное лицо, забился в разорванные легкие. Митин снова закричал, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Он едва не потерял сознание, но усилием воли заставил себя вернуться в реальность, понимая, что может больше не очнуться. Сквозь огненный туман увидел два тела, распластанные на траве, — Михеев и Толик. Обломки оборудования. Только бы КПК уцелел.

Превозмогая невыносимую боль, Митин кое-как дополз до тела Михеева. В кармане у того нащупал наладонник и включил общую экстренную.

Он лежит на животе. Качаются перед глазами чьи-то ноги. Тело по-прежнему горит, но уже не так невыносимо. Шевелиться лень. Ноги рядом все время качаются и качаются. Его куда-то несут на куске брезента. Скафандра уже нет, но так не хочется шевелиться, чтобы осмотреть свое тело.

— Лежи, лежи, — незнакомый голос, — теперь будешь жить.

— А как…

Но горло будто петлей перехватывает, под лопатку врезается раскаленный лом.

— Сейчас подремонтируем, будешь новее прежнего, — это голос Сергеича — хирурга. Если Сергеич, то все хорошо, этот на ноги и труп поставит. Оголенную спину то холодит, то охватывает кипятком. Что-то там, на спине, сейчас делают. Снова приходят в голову мысли о Михееве и Толике. Но больше он спрашивать не решается, иначе опять потеряет сознание от боли.

— Не засыпает…

— Коли еще.

— Выдержит?

— Должен. Сердце молодое.

Кажется, велят в таких случаях считать до десяти.

— Один, два… — одними губами начинает считать Митин, — пять, шесть, восе… шесть, два, ше…

Все тело туго перебинтовано, противно пахнет. Боль теперь тупая, ноющая. Должно быть, накачали анальгетиками. Ничего, это хорошо. Боль можно перетерпеть, можно подумать о чем-то другом — и тогда на какое-то время почти не больно.

Так, что было? Он видел эти огоньки в аномалии, потом раздались выстрелы. Потом его ранило. В спину. Михеев и Толик — что с ними? И спросить не у кого.

Митин попробовал приподняться, но тугие повязки сдавили тело, кожу снова пронизала жгучая боль, охватил озноб. Он едва слышно застонал. Но никто не появился. Митин один в палате — маленькой комнатке с низким выбеленным потолком. Сбоку возвышается капельница, но шланги болтаются отдельно, стало быть, пока не капают. Очень тоскливо и неудобно лежать в одной позе, смотреть лишь в потолок. Окно, должно быть, за спиной. Надо будет попросить, чтоб передвинули кровать — хотя бы на облака можно будет смотреть, прикидывать, на что те похожи.

А стены тут старые, облупившиеся. Наполовину выкрашенные синим. Сверху — белый потолок. Типичная советская больничка, это не современная клиника, нет. Напротив ног впереди — желтая дверь. Когда-нибудь она распахнется, впуская вестника снаружи, вестника определенности: что вообще было, что с Михеевым и Толиком.

Он лежал и лежал, прислушивался к пульсирующей боли в разных участках своего тела. Черт, когда же принесут новую дозу анальгетика? Стал рассматривать тени и выпуклости на стенах. Некоторые напоминали горы, некоторые — причудливые растения, были и похожие на лица — удивленные, с раскрытыми ртами, зажмуренные, страшные. Неудивительно, что многие начинают видеть лики Христа и святых во всех этих бесформенных пятнах. При желании, там можно узреть все, что угодно. Религиозный человек непременно увидит что-то из Писания. Человеческий мозг вообще настроен так, чтобы отыскивать лица в любом бесформенном образовании. Говорят, это помогает адаптироваться к незнакомой ситуации. Забавно: где только не видели лик Христа — и на блинчиках, и коре деревьев, и на пыльных пятнах… А что-то Христа больше не сделалось, и мир по-прежнему продолжает творить зло. Прежде на месте проявившихся ликов возводили храмы, а теперь выкладывают «фотки» с ликами в Интернет, на всеобщую потеху. Но верно и то, что святые лики на блинчиках не остановят пулю, летящую в грязную беженку.

Подумал про пулю — и под лопаткой резануло. Нет, надо про что-то другое думать.

Начал считать до тысячи, потом дошел до двух тысяч, до трех. Затем мысли стали путаться, числа сбиваться. Потянуло в сон, но он подумал, что, если выспится теперь, то проведет долгую тоскливую ночь без сна, и усилием воли стряхнул дремоту, продолжил счет. Когда дошел почти до десяти тысяч, дверь в ногах заскрипела, приоткрылась.

Возникла медсестра в непостижимо коротком халате и, кажется, без юбки. Митина всегда интересовало: зачем они так делают? Хотя бы брюки надевали, что ли. Или нарочно больных дразнят…

Впрочем, боль была такая, что никакого возбуждения или хотя бы волнения он не почувствовал.

— Да вы очнулись уже, — она не без удивления приподняла подведенные брови, — у нас с такими ранами неделю без сознания лежат.

— А что у меня… — тут Митин закашлялся, внутри захрипело, забулькало, и он не договорил.

— Вот доктор придет на осмотр, с ним и побеседуете.

— Когда… — только сумел просипеть Митин.

— Только завтра, теперь завтра утром.

Больница вполне соответствовала советским стандартам как внешне, так и по организации деятельности. Впрочем, важно было не это.

— А с… — он сглотнул комок тесного воздуха, — остальными что?

— Я ничего не знаю, я только вам укольчик сейчас сделаю, чтобы вы поспали. Завтра обо всем и поговорите с Азамом Юсуповичем.

Митин понял, что пока ничего узнать не получится. Только попросил двойную дозу снотворного, но медсестра посетовала на строгую подотчетность медикаментов и сделала только один укол. Ушла. А он еще с полчаса лежал, совершенно без мыслей, без движения. Как-то незаметно провалился в тяжелый сон — как будто оглушили.

Проснулся среди ночи. Даже не мог посмотреть, который час. Голова гудела, во рту словно провели наждаком, хотелось пить. «Хоть бы бутылку с водой догадались поставить, — подумал он, — а то придется будить дежурного. Хотя, вряд ли кто услышит. А и услышит — никто не поднимется. Придется до утра терпеть». Потом подумал, как будет ходить в туалет. Ни катетера, ни утки.

«Вот обгажу им все простыни — пусть в следующий раз сами думают».

С такой мыслью снова упал в забытье без сновидений.

— Рома, Ромочка… — кто-то тряс его за плечо.

Митин приоткрыл глаза. Совершенно незнакомое женское лицо. Откуда она знает его имя? Ах да, он же в больнице, а в карте все и написано. Только ласковость эта ни к чему, лишне как-то.

В ответ он только простонал, давая понять, что слышит.

— Сейчас Вас доктор смотреть будет.