Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Все это пронеслось в голове буквально за ту долю секунды, пока я подносил палец ко звонку, и в тот момент, когда с той стороны двери прозвенело, уже понимал, как себя нужно вести.

Напряженные секунды осторожного ожидания.

И вот — снова шаги. Ее шаги — теперь я стал узнавать их.

Люда. Такая же красивая, в свитере, в джинсах. Специально теплее оделась, чтобы быть наготове? Или просто…

— Привет.

— Привет. Я сейчас.

— Ага…

И будто не было никаких обид, бессонной ночи, тягостных раздумий. Я уже все простил и, кажется, был готов раз пережить еще сто таких ночей и передумать тысячи самых мрачных мыслей — лишь для того, чтобы вновь радостно защемило в груди от этого негромкого «Привет. Я сейчас…»

И ни слова в упрек, ни единым намеком — решил я для себя. В конце концов, ничего не важно, имеет значение только то, что: «Я сейчас».

Еще несколько минут трепетного ожидания. А я снова даже темы не придумал. Сейчас будем просто молчать, ей станет скучно. Надо бы срочно какую-то тему!

Замок затрещал, она вышла. Не в плаще, в ярко-красной куртке. Но так было даже лучше. Я на секунду замер в искреннем восхищении.

— А я вчера заходил, — вырвалось у меня.

Что я ляпнул! Ведь не собирался поднимать ту тему.

— Знаю, мама сказала.

Спокойно так сказала. У меня отлегло от сердца: почему-то ожидал, что реакция будет более бурной.

— Наташка с Олькой пришли вчера, потащили к Людке, я и не собиралась, а они «Пойдем» да «пойдем…». Там ничего хорошего-то и не было, можно было б и не ходить.

— На днюхе всегда что-нибудь хорошее есть.

— Не, там правда ничего не было. Так, посидели и разошлись.

— Кислая какая-то днюха получилась, если просто посидели и просто разошлись.

— Ну а что еще? Олька говорит: «Пошли на дискотеку», а у Людки горло разболелось, она почти весь вечер сипела и чаем горячим отпаивалась.

— А, ну тогда понятно: какой же праздник больному человеку…

— Ну да, наверное.

— Ангина у нее?

— Горло. Не знаю… наверное.

— Да, погода вон какая. Заболеть недолго.

— Ага.

Ну вот, начались разговоры о погоде. Самые скучные и самые бестолковые темы сами собой лезут в голову, а интересного — ничего.

— Тут постоим или на улицу выйдем? — спросил я.

— Как хочешь. Хотя, давай пройдемся. Пахнет тут чем-то…

В самом деле, в подъезде стоял сладковатый запах то ли мочи, то ли протухшего пива. Временами подобный «аромат» появлялся и у нас. Тогда вечно подвыпившая тетя Поля с матюками вымывала что-то из углов, все сочувствовали, качали головами, но помогать ей никто не спешил.

— А ты хотела бы что-то изменить в своей жизни?

Мы шли в морозном воздухе, оранжевый свет выхватывал куски подтопленного снега, наши шаги отчетливо звучали тишине. Только где-то вдали шумел большой город.

— Не знаю… Даже не думала об этом. А ты?

— Я?.. Не знаю… впрочем, нет, знаю. Думаю, что каждый человек что-нибудь всегда хотел бы изменить. Так не бывает, чтоб все идеально шло.

— У меня, наверное, идеально. Я ничего не хочу менять.

— Тогда ты должна быть счастлива. Ты счастлива?

— Не знаю. Просто живу и не думаю об этом.

— А вдруг в этом и есть счастье: не думать о нем.

— О счастье?

— Да.

— Животные не думают. Они счастливы?

— Откуда ж мы знаем, о чем думают животные…

— Да не думают они ни о чем. Моя кошка ни о чем не думает, только как бы ей поцарапаться да пожрать.

Я неопределенно хмыкнул. Поддержать разговор о кошках было нечем.

— А у тебя живет кто-нибудь?

— Нет, никого нет. Я б собаку хотел, наверное. Но с ней возни много.

— А как же. Мы в ответе за тех, кого приручили.

Ну не мог же я, в самом деле, сказать, что собаку не разрешает заводить мама.

— Почему вы всегда собак хотите?

— Кто — вы?

— Ну вы, пацаны.

— Не знаю. Кошки как-то для вас больше, а собака — ну… это собака.

— А что ж такого в кошке, что ее только девушки хотят?

— Ничего. Должно быть, кому как. Но собака — это… мужественно и вообще…

— Как будто на границе с ней служить будешь, — посмеялась она.

— У нас дед на границе служил. Он и сейчас жив, в деревне только. Раньше собака с ним жила, с которой он служил. Туманом звали. Телок такой, только деда и слушался.

— Чем же его прокормить можно?

— Не знаю, дед его отходами какими-то кормил всегда. Говорил, что военные собаки ко всему привыкшие, что Туману ведро в день нужно всякой… фигни, короче. Вот так отходами его и кормил.

— А потом умер? Туман-то этот.

— Ну да. Лет восемь, наверное, прожил у деда. Потом умер.

— От старости?

— Наверное. Только деда и слушался. Без команды шага не сделает, если нельзя. На кошек вообще внимания не обращал. Дед говорил, что на границе их специально такими делали, чтобы не могли кошачьим запахом отвлечь или с толку сбить. Мы тогда еще совсем маленькими были, сидели у дома. И Туман с нами. Мимо машина ехала, мы ему кричим: «Фас, фас, Туман!» А он просто сидит и даже ухом не повел. И тут дед что-то себе под нос пробубнил — и Тумана того, как ветром сдуло. За машиной побежал, залаял.

— Вот как… интересно…

— Ага, мы даже не поняли, что он пробубнил, ничего не разобрать было. Но точно не «Фас!» никакой.

«Надо бы ее за руку хотя бы взять, — мелькнула мысль, — а то скажет, что тюфяк боязливый. Не то, что поцеловать, даже обнять не может». Но, как ни заставлял себя сделать это, рука все не вытаскивалась из кармана. Сначала я давал себе задание: вот дойдем до того фонаря — и я сделаю это. Или: ну ладно, сейчас до этого дерева — я вынимаю руку из кармана, а потом до того столба — и я беру ее руку в свою… Но мы проходили и то дерево, и следующее, и фонари — а я так не осмелился. О том же, чтоб обнять за талию… об этом я даже не помышлял.

А, в общем, обычная болтовня у нас была. Незатейливая, ни к чему не обязывающая. Я даже забыл, что буквально с час назад бесился от ревности и почти ненавидел ее. Теперь же мы шли рука об руку, разговор плавно переливался из одной темы в другую, цеплялся за ничего не значащие детали и перетекал совсем в другое русло. С Людой было абсолютно спокойно и комфортно. Просто идти, говорить, слышать ее голос… Ничего не нужно было, достаточно того, что она рядом.

Потом пошли по той же дороге обратно. Было понятно, что, когда дойдем до ее дома, придется прощаться. И с каждым шагом этот момент приближался.

Но ведь будет еще и день завтрашний, и ровно через двадцать четыре часа мы будем точно так же идти по этой же самой дороге.

Как только я подумал об этом, снова сделалось легко и даже весело.

Ну а то, что не обнял сегодня… ладно, оставим это на завтра. Не все сразу. Сегодня — главное — что не разругались, что вечер прошел просто замечательно. А ведь могли бы и совсем поругаться, если б я стал… Хотя, что об этом думать! Этого ведь не случилось — и хорошо.