Олег Фомин - Время точить когти

Черное пламя исчезает, обнажает осколки плиты.

– В комнату! – рявкает Яра. – Живо!

Андрей плетется к проему, ноги не слушаются, заваливается на стену. Грудь дрожит, на волю просятся рыдания.

Армия монстров приближается, похожа на громадную амебу, извиваются щупальца, клацают клешни, челюсти, разливается пламя, брызжет зеленая слюна, разгибаются жадные клювы, машут крылья. Андрей узнает каждого монстра, каждый рисунок, дитя ленивой руки и мечтательной головы. Настоящие машины для мучительной смерти всего живого, сплошная стена мясорубок, воет, рычит, ревет… Лишь присутствие Яры заставляет изо всех сил напрягать мышцы кишечника, сдерживать то, что рвется наружу.

Яра стоит на краю башни, спиной к Андрею, медленно поднимает дрожащие руки ладонями вверх, будто на них что-то тяжелое…

Башня трясется, земля покрывается трещинами, они хрустят, расширяются до черных разломов. Из тьмы лезут элементалы земли, десятки, сотни… Верхние половины невероятно широкие, бугристые в плечах, каменные кулаки словно шары для сноса зданий, вместо ног густая каша из глины, песка, щебня, непрерывно и бешено крутится, перемещает скалистый монолит тела. Тысячи земляных гигантов бурыми стенами катятся на монстров.

Монстры сшибаются с элементалами, на фоне чистого неба сверкают струи крови, руки, ноги, щупальца, камни, бесформенные ошметки глины, мяса. Андрея выворачивает рвота, сердце, желудок едва не вылезают следом. Все эти твари – из его головы!

Хочет уйти, пользы от него ноль, но всякий раз замирает, пальцы до боли стискивают стену, когда темная лавина монстров яростно теснит защитников башни, песок, глина, валуны рассыпаются, затаптывают чудовищные лапы. Твари вот-вот доберутся сюда, что делать?! Яра поднимает новых и новых элементалов, они отбрасывают армаду, возвращают утерянные рубежи, летуны то и дело пикируют на башню, но земляные воины швыряют кулаки словно ядра из катапульт, расплющивают крикливых бестий в кровавую пыль.

Вечереет, небо тонет в огне, монстры прибывают и прибывают, Яра воскрешает павших элементалов, те снова рвутся в бой как в первый раз, стороны поочередно завоевывают территорию, теряют, ряды пополняются, вновь бешеная атака… Будто видеоролик поставили на повтор, крутится весь день, а зритель привязан к стулу.

Поглощает напряженная скука. Инстинкт выживания все еще колет, кричит, постоянно кажется, что вот сейчас настанет окончательный перевес, страх поражения приковывает глаза к месиву, заставляет внимать одну и те же сцену. Усталость сводит с ума, веки как стальные ворота, если упадут – глаза всмятку. Ноги не держат, лопатки цепляются за стену.

Яра, прямая, величественная, как статуя богини, все так же вздымает руки, воскрешает павших. Андрей оседает, царапая спину, кровопролитие скрывается за краем плит.

Ступени… дверь… Красота и уют комнаты уже не восхищают, не дарят покой, все загажено туманом, в ушах безумный рев, грохот. Одежда насквозь мокрая, холодная, мерзко липнет к телу, старая кожа после линьки, надо сбросить.

Просыпается под одеялом, кровать невероятно мягкая, почти неощутимая, как облако, выбираться не хочется. Еще вечность мурлычет с закрытыми глазами, кутается в ворох теплых простыней, смакует мурашки от журчания ручья, представляет в объятиях Яру, ее холод…

Передергивает, хлещет злость. Андрей рвет кокон дремоты, вскакивает. У ног воняет лепешка потной грязной одежды, портит весь вид. Андрей брезгливо цепляет пальцами на расстоянии вытянутой руки, как дохлую крысу за хвост, открывает шкаф.

Застывает с открытым ртом. На верхней полке то, чего подсознание жаждет в первую очередь – стопка сухой чистой одежды и блюдо с жареным ломтем мяса, горбушкой свежего хлеба и кружкой с каким-то питьем. Быстро швыряет старую одежду на свободную полку, содержимое верхней перекочевывает на стол.

Набрасывается на еду в чем мать родила, как зверюга пожирает мясо, хлеб, не прожевывает, захлебывается питьем, даже не ощущает вкуса, сознание временно молчит…

Приходит в себя, руки запачканы блестящим жиром. Захлестывает горячий стыд, ненависть, словно не жир, а последствия рукоблудия, бросается в водопад, отмывается, будто хочет содрать кожу.

Постепенно пропитывает покой, Андрей сохнет, разгребает одежду. Наряд представляет собой десятка два раздельных полос глянцево-зеленой ткани разной ширины. Полосы оживают, начинают перекрестными кругами скользить вдоль тела не касаясь. Андрей внутри зеленого вихря, частые витиеватые обороты скрывают тело, совершенно не мешают движениям, повторяют их.

Дверь скрипит, Яра снова в фиолетовом платье, но на руках стальные зеркальные перчатки, прячут смертоносные зазубрины.

– Думала, ты спишь, – улыбается устало.

– Как там? – Андрей вспоминает вчерашний кошмар, одна и те же картина, память хочет убежать подальше.

– Спокойно. – Яра опускается за стол, роняет голову на ладонь облокотившейся руки. – К полуночи отступили, но стражи до сих пор караулят горизонт за стенами башни, я тоже дежурю.

– Тебе надо поспать.

– Не волнуйся, я иногда заходила подремать за столом.

Молчание… Яра печально, виновато усмехается:

– Зельеварение и магию придется отложить, чинить котел, времени уйдет много.

– Атака повторится?

– Не думаю. Колб убедился, защиту не пробить, я могу держать ее неустанно, сон для меня не так значим, как ты думаешь. Могу вообще не спать, не есть.

– Колб может найти окольный путь, он хитер.

– Этот мир предельно прост, а потому в высшей степени устойчив. Монолит. Окольных путей нет. Чтобы прорваться в башню, нужно сломить меня, мою волю, ярость. Я – простое пылкое чувство, волна. А Колб – нет.

– Прости.

– За что?

– Что сомневаюсь, опасаюсь. Ты очень много для меня делаешь, много выдерживаешь. Мне бы тебя подбадривать, обнадеживать…

– Ты ничего не должен. Для того и привела тебя сюда – избавить от чувства долга. Отдыхай. Незачем пока выходить, в битве ты все равно не поможешь, я и сама не пущу. Но в комнате ты вне опасности.

– Да, для битвы я не гожусь… И вообще ни на что…

– Перестань.

– Почему ты такая холодная? – говорит Андрей безучастно, как инквизитор на допросе миллионной по счету ведьмы, в обычном состоянии спросить побоялся бы, вдруг исчезнет, а сейчас гнетет тоска…