Олег Фомин - Время точить когти

Жаль, в ближайшие два-три часа не удастся перекусить, полежать на кровати в прохладной квартире. Пакеты с продуктами и лекарствами жалобно валяются на асфальте, деньги потрачены зря. Маша их отсчитывала так заботливо…

Туда-сюда болтаются слоновьи лапы, такие же огромные тени, пахнет сигаретным дымом.

– От так. – Пинок под ребра отзывается горячим хрустом.

– Попал, герой, хы-хы…

– Ха-ха-хаахр! – На асфальт капают слюни, летят бычки.

– Батя, батя, сынок дома.

– Понял, – шипит рация. – Везите этого Рембо.

– Отрембился!

– Встать!

Хватка сплющивает плечи, Андрея поднимают как пушинку, швыряют в пасть «Газели».

Машина выплывает из наброшенной на дворы паутины света и тени, вливается в рычаще-вопящий поток, краски, звуки проникают в салон бедными порциями, крошечные окна за тучами тел.

Андрея ставят на колени, вокруг, разведя ножищи, скрипят сиденьями восемь громадин в камуфляжах, брониках, автоматы поперек колен, черные маски подняты, не отличаются от обычных шапочек, над скрюченным Андреем нависают морды бульдогов, горилл, быков, свиней, только почему-то с человечьими телами.

– Че т не похож на Рембо, – мычит кто-то.

– Да не, вылитый! – Шуршит бумага. – По фотику одно лицо, глянь…

Чьи-то пальцы стискивают челюсть до хруста, едва не сворачивают шею, перед замутненным взором нечто каменное, угловатое, отдаленно похожее на лицо.

– Ты Рембо иль не Рембо, а? – Андрея бьет вонь изо рта, как из разрытой могилы.

– Да чтоб этот… кулаком насквозь… – Презрительный хрюк. – Ни костей, ни мяса.

– Харей похож.

– И че? Вон, Мишаня тож похож, если харю прохудить, хы!

– Да ладно, че. Он, не он – сойдет!

– Во-во, там разберутся.

– Нады будет, еще наловим, хы!

– Гы-гыхр!..

– Че зубы стиснул! – Пальцы на челюсти Андрея смыкаются сильнее, зубы хрустят. – Тя как звать, Рембо Рембович?

– Ни паспорта, ни студня, бомжара.

– На чурку вродь не похож.

– Рембыч, ты чурка?

– Он не Рембыч, он Рабинович, хы!

– Хррр-гы-гы!..

Андрея швыряют на пол, нос разбивается о чей-то ботинок, по лицу течет густое, теплое, с запахом и привкусом металла.

Бьют часто, счет ударам теряется, не угадать, куда придет следующий. Все перемешивается в омуте, то и дело всплывают каменные рожи, ухмылки, кулаки, приклады калашей, резиновый черный коврик, измазанный кровью.

– Вы это, не мочканите раньше времени, – рычит водитель.

– Да ладно, че! Сопротивлялся при задержании.

– Он же Рембо!

На фоне побоев, запачканных жидкой грязью кулаков, ботинок совершенно спокойно обсуждают, кто куда поедет в отпуск, кто победил на чемпионате по футболу, какой насос купить для дачи, а кто-то вчера в подъезде сразу с двумя, одна рыженькая с пирсингом по всему телу, другая вообще школьница, в первый раз…

Чуда не будет.

Никто не явится на помощь, эта мысль бьет, валит на дно, топчет. Андрей ждет девушку в фиолетовых доспехах или кого-нибудь, чего-нибудь, что убьет этих монстров, освободит, уведет подальше. Ждет, обнадеженный доводами Колба, иллюзии, что подпитывала эти доводы одним своим появлением. Ждет зря. Вчера довольно было словесных нападок двух обычных копов на людной улице, а сейчас в изолированном пространстве избивают до полусмерти восемь профессиональных убийц, каждый опаснее десяти вчерашних копчиков. И никакого спасения. Может, в голове и впрямь произошел некий сдвиг, там, при встрече с полицией, такой мощный, что утром повторился. Но если раз на раз и приходится, то опять же только раз. Случайность – не значит закономерность.

Но ожидание, уверенность, что сейчас придет спасение, нужно потерпеть, помогло перешагнуть боль, унижения, за этим порогом уже не страшно. Прежний Андрей скулил бы, умолял, дергался, ревел…

Чем дольше бьют, тем лучше выходит спокойно рассуждать. Каждый удар отбрасывает пронизанное назойливыми нервами тело подальше от разума.

Это почему-то забавит, Андрей откапывает в памяти скудные школьные знания биологии. Вроде бы нервные клетки связаны в цепочку некими пузырьками, в каждом звене их великое множество. Когда случается удар, ожог, порез, комариный укус, пузырьки крайнего звена, в коже, под давлением лопаются, взрываются, а взрывная волна лопает пузырьки соседнего нерва, взрывы за долю секунды передаются по всей цепочке, достигают мозга, где взрывается главный Мегапузырь, взрывная волна захлестывает сознание, это и есть боль.

Пузырьки плодятся столь же быстро, как и взрываются. Но если бить слишком часто, они просто не успевают народиться, едва проклевываются, под натиском ударов тут же лопаются, взрывики слабые, не могут растормошить соседей. Сигнал прерывается, слабеет, Мегапузырь лишь с бока на бок недовольно ворочается, боль притупленная, можно терпеть, даже не обращать внимания.

Андрей подозревает, что половину фактов искажает, может, там не пузырьки, какие-нибудь кристаллы…

Плевать, главное – суть. Причудливые образы помогают игнорировать боль, знание тайны окрыляет, поднимает над этими тупыми рожами, для которых чем сильнее, чаще бьешь – тем больнее. Идиоты.

Разбитые губы натягиваются в подобие улыбки.

– Че лыбишься, харя?! – Андрея хватают за шиворот.

– Во наглый, а! – Ржач брызжет слюной.

В громадной лапе Андрей висит как бушлат на вешалке, руки болтаются, в тумане плавают рифы, утесы… нет, это морды.

В окошке, словно осколочек солнца – знакомое здание… Магазинчик аудио-видео-прочего, мимо него шел вчера вечером, хотел купить новую игру. Текут уютные воспоминания об играх, мимолетных часах за ноутбуком, кружках остывшего чая, вкуснейшей в мире сухомятке, прекрасных, удивительных мирах… Вот поцелуй Маши, будто напутствие воину, собравшемуся на подвиги… Надо зайти в этот магазинчик в ближайшее время…

Чудовищная сила бросает вниз, в грязь крови, Андрей падает как на дно пропасти, всмятку. Камнями заваливает смех, вонзается, давит, замуровывает от внешнего мира, воспоминаний, надежд.

Горечь, страх, внезапно, сокрушительно, в груди предательский трепет, дамбу со слезами вот-вот прорвет. Понимание, что ничего уже не будет, страшнее боли. Андрей никогда не сядет перед ноутбуком, не погрузится в новые красочные миры, не выпьет кружку чая на кухне, глядя на проплывающие в окне облака, не съездит к родителям в деревню, не услышит любимые песни, не натянет на голову одеяло, щурясь от утренних лучей…

Теперь он не хозяин своего времени, не ему выбирать, что делать и когда делать. Похожее чувство было в школе, универе, особенно в больницах. Полдня делал то, что не хотел, ждал в очередях, подчинялся посторонним людям, указаниям, в какой кабинет зайти, какую справку взять. Но знал – максимум к вечеру все закончится, вырвется из душных кабинетов, коридоров на волю, глотнет свежего воздуха. Да и никто не держал, всегда можно было плюнуть, уйти, так некоторые и делали, берегли нервы.