Генри Олди - Крепость души моей

Пятеро художников, прибежав из ближайшего сквера, вдохновенно шлепали краской по холсту. Милиция не мешала.

На иной стороне тоже навели порядок, причем совершенно симметрично. Военные с золотыми погонами оттеснили толпу, к экрану прошествовал хмурого вида усатый генерал. Взглянул, перекрестился. Окинул недобрым взором бойкого городского голову, выразительно шевельнул губами. К генералу подскочил репортер в клетчатом костюме и шляпе-канотье. Усач сжал пальцы в кулак, но в последний миг сдержался, начал с неохотой отвечать.

Броневик отъехал подальше, зато прибавилось казаков. Художники с мольбертами тоже появились, но только двое.

Жизнь продолжалась.

За суетой никто не обратил внимания на огненно-рыжего парня с пластиковым пакетом в руке. Наснимав вволю на мобильный телефон, он, как и прочие бедолаги, чертыхнулся (к его чести, беззвучно), спрятал бесполезное изделие – и собрался уходить, ибо дела не ждали. Увидел, полюбовался, ахнул-охнул. Чего еще надо?

Нет, не ушел. Достал из кармана шариковую ручку, из пакета – файл с распечатанными на принтере страницами. Вынул бумажный лист, повернул чистой стороной…

И Время остановилось – по крайней мере, для рыжего. Рука бегло выписывала крупные угловатые буквы, взгляд ловил ответы, появлявшиеся с той, иной стороны на альбомных листах. Улыбался растерянно, черкал дальше. Забытый пакет лежал на асфальте. На него дважды наступили, но парень и головы не повернул. Лишь когда синева экрана дрогнула, сменяясь прежними серыми клочьями, он моргнул, глядя на опускающийся занавес, закусил губу.

Исписанная до половины «обратка» выпала из разжавшихся пальцев. Легла на асфальт рядом с пакетом.

– Все! – констатировали зрители. – Конец связи!

Серый туман бледнел, истончался…

– Расходимся, граждане! – эхом откликнулся служивый в полковничьих погонах. – Расходимся! Художники могут остаться. Всех остальных прошу следовать дальше. Уходим, уходим!

Экран исчез, сменившись привычной реальностью. Череда автомобилей, многоэтажные дома с надоевшей рекламой. Смотреть не на что, оставаться незачем. Очкарик-папа повел дочь, молчаливую от обилия впечатлений, ко входу в метро. Разочарованный фотограф побрел к гостинице. Сгинули легкие на подъем журналисты, удрал городской голова, громко хлопнув дверью служебной иномарки. Чудо не бывает вечным…

Молодой человек провел ладонью по лицу. Вздохнул, поднял пакет, вложил в него исписанную «обратку». Уставился на скучную, никому не интересную площадь…

– Она умерла пятнадцатого августа 1942 года. Именно так, Сергей.

– А?! – рыжий резко повернулся. – Что? Кто?

Рядом стоял человек с ничем не примечательным, но все-таки странным лицом. Скромный костюм, тросточка из тонкого бамбука. Он еле заметно пожал плечами:

– Анна Николаевна Великовская. Девушка-гимназистка, с который вы так оживленно переписывались. В сентябре 1919-го она поступила в педагогический класс гимназии имени Гаршина. Закончить не успела. Вернулись красные, гимназию преобразовали в ЕТШ… Не в курсе? «Единая трудовая школа», какая уж тут педагогика! Через три года она вышла замуж – неудачно…

Рыжий отступил на шаг, дернул подбородком:

– Прекратите! Вам-то что за дело?

Непримечательный взглянул с интересом:

– Эмоции, однако! Это обнадеживает. Дело, Сергей, в том, что мы стали свидетелями… э-э-э… необычного происшествия. Для большинства – феномен местного значения. Поговорят и забудут. Но у нас с вами есть основания для, так сказать, углубленного интереса. Лично у вас, как я уже отметил, основания эмоциональные. У меня – иные, но тоже очень серьезные. Хотя я вас, Сергей, понимаю. Анна Николаевна была чудо как хороша… Прекрасный человек, верьте моему слову.

Рыжий Сергей без всякой нужды оглянулся, скользнул глазами по бесконечному ряду автомобилей, ползущих по краю площади.

– Вы историк?

Его собеседник позволил себе мимолетную усмешку:

– В некотором роде. Сегодня в нашем славном городе произошла интересная история…

– «Мастер и Маргарита»? Цитируете? Вы еще скажите, что Иисус существовал.

И вновь по странному лицу скользнула тень улыбки.

– Не утверждаю, но и не отрицаю. Но вам что до этого, Сергей? Если хотите, поговорим об Анне Великовской 1902-го года рождения, проживавшей на улице Окраинной в доме под нумером шесть. Чем кончится разговор, зависит только от вас. Вариант первый: я покажу место, где находилась ее могила. Вы сможете положить туда букет астр – таких, какие сегодня были у нее в руках. Сейчас там парк, рядом – киоск и детские качели…

– А второй вариант? – перебил Сергей. – Вы же не случайно ко мне подошли?

Он понял, что удивило его в облике незнакомца. Странное лицо было сложено из двух абсолютно одинаковых, зеркальных половинок.

– Второй вариант? – зеркальное лицо оделось камнем. Со звоном, будто шпага, трость ударила об асфальт. – Значит, все-таки заинтересовались? Да, Сергей, второй вариант возможен. Вам решать…

Керуб ревел.

Для тех, кто слабо знаком с керубами, это могло бы показаться странным, даже вводящим в соблазн. Голова птичья, и лапы птичьи, и крылья. Рев же такой, что буйволу впору. Золотистые глаза-бляшки горели ярким огнем, когтистые лапы гневно ударяли в пол чертога. Никакой камень бы не выдержал, раскололся, обратился в щебень. Но в этих местах строили не из камня.

Те, кому положено слушать – слушали. Два огненных вращающихся колеса, одно побольше, другое поменьше. Сквозь пламя, не мигая, глядели глаза – по семь на каждый горящий обод.

Рев крепчал. Острый клюв разверзся во всю ширь, мелькнул и сгинул ярко-пунцовый язык. Из-под него выпорхнул желтый свиток, перевязанный синей лентой. Две печати на витых шнурах – круглая и шестиугольная. Когти вновь врезались в пол. Громкое эхо отозвалось в высоких сводах. Глаза-бляшки полыхнули грозным пожаром.

Порыв ветра. Легкий свист.

Тишина…

Пространство дрогнуло, распадаясь бесчисленными гранями стеклышек калейдоскопа, и вновь собралось воедино, но совсем иначе. Ни керуба, ни чертога с уходящим ввысь потолком, ни многоглазых колес. Комната-офис, стол светлого дерева, включенный компьютер. Мягкие кресла возле стен. Единственной памятью о случившемся оставался свиток, лежавший посреди стола. Но и он изменился, превратившись в бронзовую чеканку на боку кожаной папки.

– Ох, уж эти церемонии, – вздохнул некто, с виду человек. Единственным отличием было симметричное лицо: две одинаковые половинки, как в фотошопе монтировали. – Нет, чтобы по почте переслать. Шеф, я не против традиций…

Не договорил – осекся. Заметил, как дрогнули губы второго, кто находился в комнате. Второй был старше, лик имел заурядный, правильный, асимметричный – в меру. Не красив, не уродлив, волосом темен, плечами широк.