Генри Олди - Крепость души моей

Подумал, тряхнул тяжелой головой:

– Хорошо! Созывайте Череду.

– Мы исходили из двух очевидных предпосылок, – размеренным скучным голосом докладывал некто, очень похожий на всех остальных. – Первое и главное: подлинный Ковчег не покидал хранилища.

На ожившем плазменном экране – узнаваемый силуэт в теплом огне. «И обложи его чистым золотом, изнутри и снаружи покрой его; и сделай наверху вокруг его золотой венец…»

– Второе: в городе функционирует нечто, имеющее частичные свойства Ковчега. Только частичные, Владыка! Воздействие, при всей его интенсивности, было лишь визуальным. Миражи, призраки…

Экран вновь стал черным. По нему поплыли кадры: площадь, рассеченная «занавесом», гребень волны над проспектом, грустный великан Рефаим, серо-желтая стая саранчи.

– Напомню, что все это зафиксировано нами. Техника, используемая людьми, не дает такой возможности. За одним исключением…

…Лицо фотографа на весь экран: недовольное, хмурое. Старое… Снова лицо – молодое, под черной гривой волос. Белозубая улыбка, острый внимательный взгляд-объектив.

«Москва 2». В чехле, без чехла, чехол отдельно.

– С аппаратом и со списком тех, кто им пользовался, мы работаем. Пока без результатов. Нужен хотя бы еще один день…

– Рискну перебить…

Владыка Камаил пружинисто встал:

– Во времена, когда Ковчег пребывал среди людей, фототехники еще не было. Но могу предположить… Более того, уверен! Все, им вызванное, мы бы тоже не увидели на пленке. Физики объяснили бы это крайней нестабильностью изображения, а я скажу проще. Мы знаем, чья Сила пребывает в Ковчеге. Сила же ревнива и не терпит подражания. Пусть это всего лишь отпечаток на пленке или запись на электронной матрице.

Помолчал, глядя на пустой экран. Кивнул докладчику.

– Я продолжу, Владыка, – подхватил тот. – Сотворенное Силой Ковчега скопировать нельзя. Зато можно сделать подобие самого Ковчега, и очень точное. В нем не будет пребывать Сила, но копия неизбежно наследует часть свойств оригинала. Теперь это наша основная версия.

По экрану веером разбежались яркие картинки. Беззвучно всплыла карта Восточного полушария: Европа, Азия, Африка. Изображения взметнулись осенней листвой, замерли – и безошибочно заняли каждое свое место. Египет, Ливия, Ирак, Эфиопия, Кипр, Италия, граница между Испанией и Францией.

– Нам известно четырнадцать копий Ковчега Завета. Три из них появились благодаря вам, Владыка.

Леопард не без удовольствия взглянул на карту, расправил плечи. Всмотревшись, кивнул с удовлетворением:

– Хорошая работа, Второй из Череды. Кое-что даже для меня ново. Соглашусь, что копия наследует ряд свойств оригинала. Но для этого копия должна быть точной. Такие есть?

Заслуживший похвалу не удержался от усмешки:

– Есть, Владыка!

– Сколько?

– Две.

– Три, – уточнил Микки. – Три точные копии, шеф.

– Эй, – густым басом воззвал широко известный в узких кругах художник-концептуалист, переступая порог квартиры. – Есть кто…

Хотел сказать «живой», но прикусил язык. Знал за собой не только удачу, но и дурной глаз. Лучше не поминать.

– Эге-е-ей!

Ключи у него имелись (на подобный случай), однако дверь оказалась не заперта. Входи, кто хочет, выноси, что нравится…

Хотя бы это!

Деревянный идол стоял в коридоре, наполовину загораживая вход в маленькую кухню, откуда несло подгоревшим жиром. Пустые безумные глаза следили за гостем. Злобно щерился многозубый рот, прижатые к бокам руки грозили ядреными кулаками. Ожерелье из черепов на толстой шее, маленькие обвисшие груди, острый нож за поясом…

Коллеги, знакомые со страшилищем, брезгливо пожимали плечами. Кич в последнем градусе, о чем тут говорить? Братья-концептуалисты, напротив, проклинали автора за впадение в гнусный реализм, замешанный на густом символизме. Бородачу же идол очень нравился. Может, потому, что он хорошо помнил натуру, из-за которой его друг был вынужден разменять родительскую квартиру, отдать все нажитое и переехать в однокомнатную на дальней окраине?

Художник показал идолу кулак. Деревянная бабища оскалилась в ответ.

– Да где же ты?

Хозяин обнаружился на кухне. Матрац, брошенный прямо на грязный пол, сковорода с остатками жареной картошки. «Мухинский» стакан, бутылка недопитая, бутылка пустая. Еще одна, еще…

С матраса несся протяжный храп. Бородач, вздохнув, склонился над павшим:

– Что ж ты делаешь, Валюха? Что творишь, шестихренов?

Дрогнули веки. Не открывая глаз, Валюха провел рукой по лицу, по мокрой лысине.

– Ты, что ли?

– Я…

– Налей, будь добр. Там еще осталось…

Бородач раздумал спорить. Друга Валюху он знал, как облупленного. Еще с первого курса, когда сам был худ и безбород, а Валентин щеголял буйной тарзаньей гривой.

Помыл стаканы, плеснул на донце, помог лысому сесть.

– Ну, дюралюминь!

– Вздрогнули! Дюр-минь!..

Не глядя, лысый аккуратно поставил стакан в изголовье. Открыл глаза, проморгался:

– Отчет пришел требовать? В нецелевых расходах?

Бородач хотел возразить, но друг-Валюха махнул трясущейся рукой:

– Не маленький, понимаю. Деньги я на материалы взял. Пришлось выпить с одним полезным человечком. А там покатилось. Ничего, сейчас оклемаюсь – пойду в мастерскую. Иногда, знаешь, и руками поработать не грех.

Понюхал пустой стакан, лизнул мокрое стекло.

– Осуждаешь?

– Не осуждаю, – бородач грустно усмехнулся. – Сам халтурил, бывало. На будущей неделе заказ возьму, как и ты, на мебель.

Лысый моргнул с изумлением:

– Мебель?!

Подумал и рассудил:

– Мебель – еще ничего. Пойдем в мастерскую, покажу. Обхохочешься.

Телефон зазвонил в ту секунду, когда Сергей взялся за вытертую добела дверную ручку из бронзы. Потянуть на себя, как предлагала солидно исполненная надпись слева от двери, не успел. Заиграли «Амурские волны», Сергей едва удержался, чтобы не чертыхнуться…

Нет, нельзя! Птич-ка!..

…Сошел со ступенек вниз. Извлек поющий мобильник из нагрудного кармана рубашки:

– Слушаю!

На номер взглянуть не успел, но сразу догадался. Кому он еще нужен с утра пораньше?

Выслушал, улыбнулся криво: