Йен Макдональд - Дом дервиша

Айше чувствует, как рука Аднана напрягается в том месте, где заканчиваются чулки и начинается теплое, обнаженное бедро. Он действует прямо, и переход от одного состояния в другое, от завуалированных намеков к обещаниям волнует.

— А шов-то и впрямь вдет до самого верха. Отличное качество.

Ага, и отличная пятка, но не думаю, что ты заметил. Жаркая ладонь Аднана надавливает на шелковый треугольник поверх ее лобка.

— Когда заключишь сделку, — шепчет Айше.

К тому моменту, как Аднан войдет в столовую, он станет столбом сдержанной энергии и харизмы. На него будут обращены все взоры, все уши будут ловить его слова вплоть до мелочей. Это не ужин, это война.

Айше прижимается к Аднану в объятиях кожи, такой же теплой, как человеческая.

Коляска останавливается и покачивается. Копыта цокают по мостовой, позвякивает сбруя. Дом представляет собой геометрическую фигуру из пересекающихся плоскостей, демонстрирующую множество фасадов, и с первого взгляда трудно понять, что к чему. Дом не приветствует гостей, не видно даже явного входа, а вместо окон узкие горизонтальные прорези. На террасе, свободно парящей над холмом, можно заметить какой-то намек на движение и беседу, а еще доносятся обрывки голоса Билли Холидей. Кучер разворачивает складную лесенку. Ливрея в оттоманском стиле, коляска и жеребцы со смешной бахромой вокруг глаз совершенно не вписываются в этот агрессивный модернизм. Аднан глубоко вдыхает ночной воздух. Чабрец, полынь, пыль, соль, мед и пот.

— Пахнет, как в Каше.

Маленький черный прямоугольник возникает в белой стене.

— Аднан! — Ферид Адаташ пожимает им обоим руки, причем одинаково крепко. — Миссис Сариоглу, рад знакомству.

— Эркоч, — поправляет его Айше. — Я не стала менять фамилию.

— Ах, простите. Добро пожаловать! Как вам поездка?

— С низким содержанием углерода. — Аднан кивает в сторону коляски.

— Ну на углероде выигрываете, на метане теряете, — говорит Ферид. Он смеется собственной шутке.

Пока они идут по мощеному дворику, Аднан успевает прошептать в темные волосы Айше:

— Хотел сказать, что ты сегодня охренительно выглядишь. Просто потрясающе. Не знаю уж, кто там собрался, но никто не приблизится к тебе!

Айше легонько сжимает его ягодицы.

Напитки поданы на террасе. Кроме Аднана и Айше к Ферид-бею приглашены господин Мунир Гюней с супругой Назат, генерал Барчин Чиллер с супругой Тайибе, профессор Пинар Будак и ее муж Эртем.

Мунир-бей — высокопоставленный чиновник в Европейской комиссии в Брюсселе. Специализируется на торговле и тарифах. Генерал Барчин — войсковой командир, который недавно служил на иракской границе, пресекая потоки нелегальных мигрантов. Пинар-ханым — профессор, специалист по литературе, работает в университете Богазиджи и занимается женской поэзией XVII века.

Айше запоминает все имена и лица по мере того, как Сюрейя Адаташ представляет гостей. Женщины представляют женщин, мужчины — мужчин. Это выглядит как правило этикета, но Айше чувствует, что здесь куда более продуманная стратегия — изолировать ее от Аднана. Сюрейя-ханым заперла ее в уголке на террасе. За темными водами Мраморного моря сияет Стамбул, окутанный завесой света. Паромы кажутся быстро двигающимися созвездиями на черной глади моря, большие суда — это медлительные скопления желтых и зеленых огней. А высоко в небе, под звездами, неторопливо подмигивают навигационными огнями паруса яхт.

Айше ставит стакан на перила из нержавеющей стали. Воздух вихрем закручивается над террасой, и Айше впервые за многие недели становится холодно. Она наклоняется вперед, ее внимание привлекают какие-то небольшие предметы среди низких кустов.

— Это кости?

— Собачьи, миссис Эркоч, — говорит Сюрейя-ханым. — У острова необычная история. В 1920-х годах новые власти Стамбула озаботились проблемой разросшейся популяции диких собак, которые терроризировали улицы. Они нападали на старух, вытаскивали младенцев из колясок. Трупы пьяниц находили по утрам обглоданными. Когда псов пересчитали, то оказалось, что их слишком много, чтобы уничтожать по одному. В итоге всех их свезли сюда и позволили природе самой разобраться. Через год не осталось ни одной собаки. Садовники до сих пор выкапывают кости.

Ужин накрыт в длинной гостиной, обставленной в духе элегантного минимализма. Одна стена сделана из дымчатого стекла, которое приглушает огни побережья Мраморного моря, превращая их в светлячков, а другая высечена из горной породы острова.

Айше тайком проводит по столу пальцем. Прикосновение подтверждает то, что она поняла глазами и носом, — стол сделан из цельного куска ливанского кедра. Над головами висят лампады, как в мечетях, и сначала они кажутся ей нетипично простыми, а потом она распутывает значение, скрытое за витиеватой арабской вязью, и понимает тайный замысел. Лампы развешены так, чтобы в итоге получалась карта весенних созвездий.

Ее сажают настолько далеко от Аднана, насколько это позволяет этикет. Во главе стола с одной стороны сидит Ферид Адаташ. Слева от него Айше. Напротив нее миссис Чиллер, жена генерала. У нее широкие крестьянские ладони и свет мудрости в глазах. Айше думает, что ей эта женщина понравится. Слева от Айше Эртем-бей, признанный критик и поэт. Дальше по часовой стрелке вокруг кедрового прямоугольника: элегантная и надменная миссис Гюней, потом и сам генерал Чиллер. Что такое с военными, думает Айше, они носят отутюженную форму с достоинством, но, стоит им нарядиться в костюм, пусть даже отлично сшитый, тот сразу кажется помятым. Сюрейя-ханым, само очарование, сидит на противоположном конце стола, напротив супруга. Слева от нее, по диагонали через весь стол, Аднан. Слева от него профессорша Будак. Рядом с госпожой Будак Мунир из Европейской комиссии, и снова круг дам. Чиновник, военный, гуманитарий и жесткий капиталист.

Айше поворачивает стакан с водой на девяносто градусов. Аднан не перестает очаровывать хозяйку и генерала, но Айше знает, что он заметил знак. Это просто проверка. Она разработала план, заранее предвидя такую рассадку. Они с Аднаном репетировали, пока плыли. Повернуть стакан, стукнуть себя по мочке уха, повертеть кольцо, дотронуться до ожерелья, потеребить сережку.

— А вот этот? — Палец дотрагивается словно бы невольно до сжатых губ.

— Он означает: замолчи, мать твою, немедленно.

— Мне нравится ваше украшение, миссис Эркоч, — говорит Ферид. — Это греческий крест?

— Армянский, двенадцатый век, — отвечает Айше. Господин Гюней и господин Будак вытягиваются в струнку, словно сурикаты, навострив свою политическую чуткость. — Скорее всего, из мастерской при церкви Святой Рипсиме.

— Очень мило, — подает голос госпожа Будак, — мне так нравятся старинные вещицы. А где вы его достали? Мне никогда не везет. Их либо кто-то покупает задолго до меня, или это оказывается болгарская или курдская подделка.