Йен Макдональд - Дом дервиша

— Я трейдер, а не экономист, — говорит Аднан. — Я не разглагольствую о деньгах, я слишком занят, зарабатывая их.

— Да, конечно. Я тоже не экономист. На самом деле я пытаюсь сказать, что исторически существовал и третий путь между фундаментальной стоимостью, которая может быть значима для отдельного индивидуума, и корректировкой по рынку — это то, что мы называем социальным рынком. Ценность как общее благо и нечто, объединяющее людей и определяющее общность. Скажем, у греческой иконы или армянского креста есть стоимость на социальном рынке, которую цена на розничном рынке просто не в состоянии отобразить.

Аккуратнее, Аднан, думает Айше. Я вижу, что ты летишь меня защищать, мой герой, но нападают-то не на меня. Профессор Будак — прирожденный оратор. Ее низкий, негромкий, но слышный, скромный, но уверенный голос заглушил все остальные. Она командует за столом. Никто не обратил внимания, что главное блюдо унесли и подали чайные ложки с освежающей пастой, чтобы использовать ее между приемами пищи.

— Мне кажется, в реальном мире более плодотворным может оказаться третий подход: рассматривать экономику в социальной сфере, а не как математическую абстракцию или продукт индивидуальной психологии. Ведь рынок в конечном итоге — это социальная модель, не так ли? Я не могу отрицать потрясающую энергию западного индивидуализма, но и за него приходится платить. Над нашим поколением маячит тень обвала, хотя мы и живем в условиях быстро растущего рынка, который использует все более сложные и взаимосвязанные финансовые инструменты. В какой-то момент рынок неизбежно обвалится снова: как и оружие массового поражения, нерегулируемые рыночные экономики очень тонко устроены, но они и самые надежные. Я ловлю себя на мысли, что в XXI веке моделью может стать социально опосредованная экономика, то есть та, что основана на общественной ценности, доверии и взаимных обязательствах. На передний план выходят не финансовые олигархи и не принцип «малое прекрасно», а что-то промежуточное, маломасштабное, как общая культурная идентичность и собственность во многих культурах в составе Оттоманской империи. Ценность равна идентичности. А вы что думаете, господин Сариоглу?

Айше узнает этот намек на бледность на лице Аднана и сжатые губы. Она вертит стакан. Давай же, трейдер.

— Что я думаю? Я вам скажу, что я думаю. Я — это деньги. Вот так вот просто. Я — это деньги. Через мои счета ежедневно перетекает больше денег, чем ВВП нашей страны. Каждый день. Больше денег, чем вы можете представить. Я скажу вам кое-что о деньгах. На этом уровне деньги перестают уже быть просто деньгами. Они становятся чем-то другим. Чем-то большим, более сильным и прекрасным. Это денежная буря. Денежный ураган. Я ими не владею, я не контролирую их, и никто их не может контролировать или господствовать над ними. Я закрываю глаза и вхожу в этот поток, он подбрасывает меня и несет какое-то время, всего-то пару секунд, потому что дольше никто не сможет выдержать, а потом я выхожу из потока, и когда я разжимаю кулак, то вижу, что кое-что успел ухватить. Выгода. Это вовсе не ругательство, а единственное, что вы можете получить от этого потока. Всего одна пригоршня. Вы думаете, я обрабатываю рынки ради этой жалкой пригоршни, ради прибыли? Нет, я это делаю из-за красоты. Деньги красивы, но они и ужасающи и могут разорвать вас на клочки, но на те несколько минут, что я внутри этого потока, я и есть деньги. Вы говорите обо всех этих ваших фундаментальных ценностях, корректировках по рынку, о социальных рынках, а для меня это все пустой звук, потому что деньгам плевать. Правила простые, как в детской игре, — вы даете мне это сейчас, я отдаю вам это позднее, в итоге все играют друг с другом и кружатся в потоке, который никто не может удержать, никто не может предсказать и никто не может даже надеяться контролировать. Мне кажется, это великолепно. Деньги. Деньги в чистом виде. И все. Вы должны быть довольны такими людьми, как я и Ферид-бей, поскольку каждый день мы смотрим на этот поток, мы запускаем в него руки и вытаскиваем оттуда то, что заставляет ваш мир работать. Если он когда-нибудь остановится или даже просто слегка замедлит ход, если когда-либо он станет сиять не так ярко, то все, что вы знаете, закончится. Так что ваши теории хороши и занимательны, но деньгам плевать. И мне тоже плевать, потому что я — это деньги. Я заставляю мир вращаться. Я — это деньги.

За столом воцаряется молчание. Официанты пользуются возможностью унести неиспользованные ложки с освежающей пастой и проворно подать последнее блюдо.

Звук в переулке оглушительный, чужеродный, ужасающий. Недждет идет по ступенькам в Киноварный переулок, и это физическая сила. Она отталкивает его обратно к закрытым дверям лавки. Хизир — повелитель джиннов, и Зеленому святому вполне по силам привести в старый дом дервиша армию джиннов размером с облако. Он прижимается щекой к штукатурке, выкрашенной красной краской. Звук ползет по стене, то нарастая, то убывая, гоня душный воздух по лабиринту переулков и площадей Эскикей, отражаясь от стальных жалюзи и аппарата по продаже колы, прикрепленного цепью к стене, и балконов, нависающих над Киноварным переулком. Он оглушающий, странно знакомый, от него волосы становятся дыбом. Он реален.

Хизир вовсе не безопасный святой. Зеленый человек забирает все, каждое воспоминание, хорошие и плохие поступки, а взамен дает то, что Недждет помнит как свою жизнь. Он поджег свою сестру. Исмет спрятал его в доме дервиша, чтобы спасти от собственной семьи.

— Что ты от меня хочешь?

Зеленый святой закрыл глаза и отвернул лицо. Недждет думает, что он, может быть, сошел с ума. Коридор переходил в другой коридор, один туннель — в другой, засасывая еще глубже в темноту, в подвалы и водохранилища, которые старше любого из трех городов, чьи имена значились на этих камнях. Он оказался около трубы в толщину как его тело, которая бежит из темноты в темноту. Она гудела под его ладонью, а когда Недждет приставил к ней ухо, то ему показалось, что он слышит через толстый изоляционный слой визг несущегося газа. Недждет уже не понимал, что происходит по-настоящему, а что — фантазия, и что представляет собой мир между этими полюсами. Когда Мустафа наконец определил, что стук доносится от пожарного выхода, который никогда не открывали, и сломал охранные пломбы, то обнаружил за дверью Недждета, грязного, пыльного, окровавленного, но лицо у него сияло, как у пророка. Он был потрясен, он изменился.

Шум гремит громче, концентрируясь и усиливаясь в узких улочках, пока Недждет осторожно пробирается по Киноварному переулку. Площадь Адема Деде заполнена людьми. По большей части это женщины в платках, но встречаются и редкие молодые люди в кожаных куртках с красивыми волосами и в отполированных ботинках. Все они стоят лицом к дому дервиша. Недждет видит за рядами голов в платках голову Исмета. Должно быть, брат стоит на ступеньках галереи. Теперь он заметил в толпе и соратников брата по ячейке. Они в пиджаках с иголочки и модных ботинках. Это хорошо одетый тарикат, состоящий из мужчин, у которых есть работа. Из толпы доносится предвкушающий шепот на высоких тонах. Это и есть тот звук, что преследовал его через Эскикей.