Йен Макдональд - Дом дервиша

Георгиос услышал свое имя из диджейской будки и под редкие аплодисменты поднялся на сцену, жмурясь от крошечного прожектора, который был прикреплен к потолку и превращал табачный дым в стену светящейся синевы, и тут вдруг наступила мертвая-премертвая тишина. Он, заикаясь, начал говорить, перемешивая свои записи, сделанные на открытках, подыскивая слова. Зал был где-то далеко, холодный и замкнутый. Потом на него снизошла страсть, он забыл про карточки в руках и стал говорить о своих открытиях в экономике, о попытках извлечь предмет из мертвого моря математических моделей и превратить его в эмпирическую экспериментальную науку, подлинную науку гипотез и доказательств. Это была самая человечная из наук, поскольку имела дело с потребностями, себестоимостью, стоимостью. Он говорил о новом предмете — нелинейности, о том, как математическое прогнозирование можно применять к случайности, к хаосу, о теории катастроф Рене Тома, когда одна характеристика поведения внезапно меняется на противоположную. Он говорил об иррациональности рациональных субъектов и экспериментах в экономике, о математическом ожидании и парадоксе и играх с ненулевой суммой. Он говорил о своих надеждах на будущее экономики, которая моделирует наш мир как нельзя лучше и занимает нишу где-то между психологией, социологией и зарождающейся физикой нелинейных систем. В десять часов наступил комендантский час, а Георгиос все говорил и говорил. Потом он поблагодарил собравшихся за внимание.

Из зала стали задавать вопросы. Георгиос увлеченно спорил с марксистом в берете а-ля Че Гевара о неизбежности классовой войны, когда нагрянула полиция. Гранаты со слезоточивым газом покатились между ножками стульев, испуская едкий пар. Дверь выбили, и в зал ворвались полицейские в противогазах, вооруженные щитами и дубинками. Девушка в блузке с рюшами в стиле леди Ди упала как подкошенная, а из безобразной раны на голове хлестала кровь. Марксист мужественно ринулся на противника, подняв над головой стул, но полицейский сбил его с ног щитом и прижал к полу тяжелой черной дубинкой. От газа воздух стал тусклым. Крики не смолкали. А с улицы еле слышный далекий голос выкрикивал в мегафон неразборчивые приказы. Георгиоса отбросило к стене. Рядом с ним треснули фотографии Сартра и де Бовуар в рамках. Публика штурмовала бар, надеясь скрыться через черный вход. Из кухни донесся приглушенный рев, и толпа мгновенно среагировала. Полиция и у заднего выхода тоже. Через долю секунды Ариана пробилась сквозь толпу, схватила Георгиоса за руку и потащила к будке диджея.

— Там лестница на крышу.

Она три пролета тащила его за собой мимо каких-то коробок, складов и богом забытых комнат, после чего они оказались на наклонной крыше. За ними следовали и другие, просачиваясь между водяными цистернами и телевизионными антеннами, с крыши на крышу, с крыши на крышу. Ариана не пыталась найти убежище, она подошла к самому краю и глянула вниз.

— Тебя увидят.

— Да и наплевать.

Армейские грузовики и фургоны заблокировали улицу во всех направлениях и стояли с опущенными задними бортами и дверями. Солдаты заталкивали людей из мейхане в грузовики, сковав им руки наручниками за спиной и заставив нагнуться. Раз — и все. Очень профессионально. Задержанные шли быстро и тихо. Женщин сажали в фургоны. Им разрешили не нагибаться, но зато они больше визжали и кричали. Армейские собаки на коротких поводках лаяли, показывали зубы, утихомиривая женщин. Посетительницы кафе «Каракуш» слышали истории о женщинах, которых раздевали и запирали в комнате со специально обученными псами-насильниками. После такого остается только покончить с собой, потому что отмыться от этого позора уже невозможно. Четверо солдат вели марксиста в берете, его голова болталась безвольно, словно у снятого с креста Иисуса. Кровь блестела на мостовой. Во всех квартирах по обе стороны улицы горел свет, за занавесками виднелись силуэты людей.

— Ну же, я вижу вас! — заорала Ариана, глядя на освещение. — Расскажите, что вы видели, прошу вас, расскажите! Но вы ведь струсите? Наверное, вы их и вызвали. Сволочи! Ублюдки!

Она отпрянула, а потом смачно и зло плюнула на улицу.

— Ариана, пойдем! — закричал Георгиос. — Они нас выследят здесь, это лишь вопрос времени.

Но она стояла и осыпала проклятиями улицу внизу, а платье ее развевалось на сильном сентябрьском ветру. Георгиосу она показалась величественной, гордой и свирепой героиней греческого мифа, она была безумной Электрой, она была Немезидой. Но солдаты услышали ее, навели на крышу прожекторы из грузовиков, а их соратники уже снимали с плеча винтовки. Страх буквально парализовал Георгиоса, пока он насильно не оттащил Ариану от края крыши.

— Возьми меня за руку.

Чары рассеялись. Георгиос сжал пальцы Арианы и потащил ее по потрескавшейся черепице, под протекающими баками, через лабиринты веревок с бельем и горшков с геранями, по крышам Долардере.

Он побывал на площади Таксим два дня спустя. В Каракей в одном из темных течений Босфора, которое обычно ловит самоубийц и жертв самосуда в свои бесконечные водовороты, всплыло тело молодого парня. Лицо было обезображено настолько, что его не смогли опознать даже отец с матерью. Полиция сказала, это все винты. Здесь туда-сюда плавают корабли, так что тела, которые падают в воду, крошат только так. В итоге родители опознали его по немецкой армейской куртке и красному берету, который лежал, аккуратно свернутый, в кармане.

В ту октябрьскую субботу на площади Таксим собралось три сотни человек, чтобы выразить протест военному положению. Шестью неделями ранее тех, кто взбешен последствиями переворота, было бы тридцать тысяч. Но у гнева есть период полураспада. Генералы стали очередным правительством. Против трехсот человек выступила целая армия, двенадцать кордонов окружало мемориал Ататюрка, который всегда становился мишенью протестующих, но тем не менее Ариана протянула руку Георгиосу, чтобы идти в первых рядах рядом с лидерами. К тому моменту они стали любовниками.

Площадь была огромной, небо над ней казалось бесстрастно-синим, а силы против них — чудовищными и безжалостными, но Георгиос почувствовал, как из горла вырывается незнакомый доселе крик, а в глазах застыли слезы гордости за праведный гнев Арианы, за город, в который он осмелился нырнуть вслед за ней. Больше Георгиос никого по-настоящему не любил.

Разносчики пиццы — самые надежные проводники. Искомое место оказалось рядом с Мач Сок, чуть вглубь, само здание немногим шире зеленой двустворчатой двери. Закрытые ставнями окна зигзагом поднимаются на четыре этажа. Он не может просто подойти и постучать. Он не может прийти без приглашения, явиться после сорока семи лет молчания. А что, если она ответит? Что, если застанет его врасплох, пока он даже не успеет сообразить, что ответить? А если она ничего не скажет? Если она его не узнает? Что, если она стала такой, как это здание — сутулой, шаткой и кривой?