Чайна Мьевиль - Город и город

Он смотрел на меня безо всякого выражения.

— Верно, — сказал он наконец.

— Обе аспирантки с особым интересом к Оркини исчезли из поля зрения. А теперь мы получаем бомбу для мистера «Между городами».

Мы посмотрели друг на друга.

Через мгновение, теперь громче, я сказал:

— Отличная работа, Айкам. Вам и впрямь удалось кое-что стоящее.

— Айкам, вам раньше приходилось держать в руках бомбу? — спросил Дхатт.

— Как, сэр? Нет.

— А на государственной службе?

— Я ещё не служил, господин офицер.

— Так откуда же вы знаете, какова она на вес и на ощупь?

Он пожал плечами.

— Я не знал, не знаю, просто я… Что-то было не так. Слишком увесистый пакет.

— Готов поспорить, что сюда присылают по почте множество книг, — сказал я. — Может, ещё и компьютерные платы. Они довольно тяжёлые. Как вы поняли, что это нечто иное?

— … Он был по-другому тяжёлый. Он был твёрже. Под конвертами. Можно было почувствовать, что это не бумага, похоже на металл или что-то такое.

— Собственно, вы вообще обязаны проверять почту? — спросил я.

— Нет, но я был там, просто поэтому. Подумал, что мог бы её принести. Хотел так и сделать, а потом почувствовал, что этот пакет… с ним что-то не так.

— У вас хорошие инстинкты.

— Спасибо.

— Открыть его вы не думали?

— Нет! Он же не мне предназначался.

— Кому он был адресован?

— Никому.

На внешнем конверте имя получателя не значилось, только название раскопок.

— Это ещё одна причина, почему я обратил на него внимание, — мне это показалось странным.

Мы посовещались.

— Хорошо, Айкам, — сказал Дхатт. — Вы дали свой адрес другому офицеру на тот случай, если нам понадобится снова вас найти? Будете идти, пришлите, пожалуйста, сюда вашего босса и профессора Нэнси.

В дверях он замешкался.

— У вас уже есть какая-нибудь информация о Джири? Уже знаете, что случилось? Кто её убил?

Мы сказали, что пока нет.

Кай Буидзе, начальник охраны, мускулистый пятидесятилетний, как я понял, отставник, вошёл вместе с Изабель Нэнси. Она, а не Рошамбо, обещала нам помочь всем, чем сумеет. Сейчас она тёрла глаза.

— А где Боуден? — спросил я у Дхатта. — Он знает?

— Она позвонила ему, когда сапёры вскрыли внешний конверт и увидели его имя. — Он кивнул, указывая на Нэнси. — Услышала, как один из них его прочёл. Кто-то за ним поехал. Профессор Нэнси.

Она подняла глаза.

— Много почты получает здесь Боуден?

— Не очень. У него ведь даже нет офиса. Но всё же получает. Довольно много от иностранцев, иногда от будущих аспирантов, от тех, кто не знает, где он живёт, или предполагает, что он обосновался именно здесь.

— Вы её пересылаете?

— Нет, он приезжает проверять её каждые несколько дней. Большую часть выбрасывает.

— Кто-то и в самом деле… — тихонько сказал я Дхатту. Поколебался. — Пытается обогнать нас, знает, что мы делаем.

При всём том, что происходило, Боудену теперь могла понадобиться осторожность со всеми пакетами, адресованными к нему домой. Если бы наружная оболочка с её иностранным почтовым штемпелем была удалена, он мог бы даже принять конверт, на котором написано только его имя, за внутреннюю почту от кого-нибудь из коллег и оторвать полоску.

— Похоже, кто-то знал, что его предупредили, чтобы был осторожным.

Через некоторое время я спросил:

— Его сюда привезут?

Дхатт кивнул.

— Господин Буидзе, — сказал Дхатт. — У вас бывали раньше подобные проблемы?

— Таких не бывало. Конечно, кое-что мы получали, знаете ли, было у нас несколько писем от мудаков. Прошу прощения. — Он взглянул на невозмутимую Нэнси. — Но, понимаете ли, это были предупреждения типа «оставьте прошлое в покое», заявления, что мы предаём Уль-Кому, всякое такое дерьмо, от уфологов и наркоманов. Но чтобы по-настоящему… но чтобы вот такое? Бомбу?

Он помотал головой.

— Это неправда, — сказала Нэнси. — Это случалось и раньше. Не здесь. Но с ним. В Боудена целились и до этого.

— Кто именно? — спросил я.

— Доказать ничего не удалось, но он многих разозлил, когда вышла книга. Правых. Тех, кто посчитал его непочтительным.

— Националистов, — сказал Дхатт.

— Не помню даже, из какого это было города. Зуб на него имели обе стороны. Наверное, это единственный вопрос, по которому они соглашались. Но это было много лет назад.

— Кто-то о нём не забывает, — сказал я.

Мы с Дхаттом переглянулись, и он потянул меня в сторону.

— Из Бещеля, — сказал он. — С маленьким проклятьем по-иллитански.

Он вскинул руки: мол, какие соображения?

— Как, бишь, они называются? — спросил я, немного помолчав. — Лишь-Кома.

— Что? Лишь-Кома? Письмо-то пришло из Бещеля.

— Может, от тамошнего агента.

— Шпион? Комский националист в Бещеле?

— Конечно. Не смотрите так — не так уж трудно в это поверить. Отправили его оттуда, чтобы замести следы.

Дхатт уклончиво покачал головой.

— Допустим… — сказал он. — Всё равно чертовски трудно такое организовать, и вы не…

— Боуден им никогда не нравился, — сказал я. — Может, они рассчитали так: если он получил намёк, что за ним охотятся, то будет настороже, но только не с пакетом из Бещеля.

— Я понял вашу мысль, — сказал он.

— Где собирается Лишь-Кома? — спросил я. — Их ведь так называют? Может, нам стоит нанести им визит…

— Вот это-то я всё время и пытаюсь вам втолковать, — сказал он. — Некуда здесь идти. Нет ни «Лишь-Комы», ни чего-то наподобие. Не знаю, как с этим в Бещеле, но здесь…

— В Бещеле я точно знаю, где тусуются наши версии этих типов. Мы с моим констеблем недавно туда наведывались.

— Что ж, поздравляю, но здесь всё устроено не так. Здесь нет чёртовой банды с маленькими членскими билетами и домом, в котором они все живут, они не унифы и не рок-музыканты.

— Вы же не станете утверждать, что у вас нет ультранационалистов…

— Правильно, я этого и не утверждаю, у нас их много, я лишь говорю, что не знаю, кто они и где обитают, очень разумно с их стороны сохранять такое положение дел, а ещё я говорю, что Лишь-Кома — это просто выражение, которое придумал какой-то журналист.

— Как так получилось, что унификационисты собираются вместе, а эти нет? Или они не могут?

— Потому что унифы — это клоуны. Иной раз — клоуны опасные, не спорю, но тем не менее. А вот те, о ком вы сейчас говорите, — они серьёзны. Старые солдаты, такая вот штука. Я имею в виду, приходится… уважать это…

Неудивительно, что им не разрешили собираться публично. Они, с их жёстким национализмом, могли бы критиковать Национальную народную партию в её же собственных выражениях, чего не позволяли правители. Унифы, напротив, были свободны — или как бы свободны — объединять местных жителей в отвращении к ним.

— Что вы можете о нём сказать? — спросил Дхатт, повысив голос, чтобы его слышали и другие, до тех пор за нами только наблюдавшие.