Чайна Мьевиль - Город и город

— Кто-нибудь из Бреши нарушал когда-нибудь ряды? — спросил я.

— Конечно, — сказал Ашил. — Но тогда они совершают брешь, становятся странниками и попадают под нашу юрисдикцию.

Он шёл осторожно, а под одеждой и скрытым бронежилетом у него была повязка.

В первый день после беспорядков, когда я вернулся в офис, таща с собой отчасти податливого Боудена, меня заперли в камере. Но с тех пор дверь не запиралась. Я провёл три дня с Ашилом, после того как его выписали из какой-то тайной больницы, где получали помощь люди Бреши. Каждый день, что он проводил в моей компании, мы путешествовали по городам, находясь в Бреши. Я учился у него ходить между ними, сначала в одном, потом в другом или в обоих, но без показухи необычных движений Боудена — с более скрытой двусмысленностью.

— Как ему это удалось? Вот так ходить?

— Он обучался у городов, — сказал Ашил. — Может, постороннему достаточно увидеть, как в действительности метят себя горожане, чтобы суметь пройти между городами.

— Где он?

Об этом я спрашивал у Ашила неоднократно. Он по-разному уклонялся от ответа. Сейчас он сказал то же, что и прежде:

— Есть механизмы. О нём позаботятся.

Было пасмурно и темно, слегка моросило. Я поднял воротник куртки. Мы находились к западу от реки, у заштрихованных рельсов, короткого отрезка путей, используемых поездами обоих городов по расписанию, согласованному на международном уровне.

— Но дело в том, что он никогда не совершал брешь.

Этой тревоги я раньше Ашилу не озвучивал. Он повернулся и посмотрел на меня, массируя свою рану.

— На каком основании он был… Как мы можем держать его у себя?

Ашил вёл меня по окрестностям раскопок Бол-Йеана. Я слышал поезда в Бещеле, к северу от нас, и в Уль-Коме, южнее. Мы не входили в Бол-Йеан и даже не приближались настолько, чтобы нас могли оттуда увидеть, но Ашил проходил через различные этапы дела, не говоря об этом вслух.

— Я имею в виду, я знаю, что Брешь никому не подчиняется, но… Вы должны представлять отчёты. Всех своих дел. Комитету по надзору. — При этих моих словах он задрал бровь. — Знаю, знаю, они дискредитированы из-за Бурича, но это, как они всегда настаивали, может касаться состава, членов, а не самого комитета. Система сдержек и противовесов между городами и Брешью остаётся прежней, верно? У них есть своё место? Значит, вам надо обосновать удержание Боудена.

— Никому нет дела до Боудена, — сказал он наконец. — Ни в Уль-Коме, ни в Бещеле, ни в Канаде, ни в Оркини. Но мы, да, представим им форму. Может, поскольку он подбросил Махалию, Брешь вернёт его в Уль-Кому.

— Он её не подбрасывал, это был Йордж… — сказал я.

— Может, и так, — продолжал Ашил. — Посмотрим. Может, мы вытолкнем его в Бещель и вытащим обратно в Уль-Кому. Если мы говорим, что он совершил брешь, он её совершил.

Махалии не было. Её тело наконец увезли домой. Ашил сказал мне об этом в тот день, когда её родители устраивали похороны.

Компания «Сиэр и Кор» из Бещеля не уехала. Рискованно было бы привлекать к себе внимание после раболепствующих, путаных откровений Бурича. Компания вместе со своей технологической мощью засветилась, но его связи с ней были расплывчаты. Возможный контакт Бурича, к сожалению, оставался неизвестным, а ошибки, допущенные в прошлом, были теперь гарантированно устранены. Ходили слухи, что «КорИнтех» будет продана.

Мы с Ашилом ехали трамваем, на метро, в автобусе, на такси, шли пешком. Он переводил нас то в Бещель, то в Уль-Кому, словно продевал нить, сшивающую два города.

— Что насчёт моей бреши? — спросил я наконец.

Мы оба выжидали не один день. Я не спрашивал:

«Когда мне можно будет вернуться домой?» Мы сели на фуникулёр, проложенный к высшей точке парка, названного в его честь, по крайней мере, в Бещеле.

— Если бы у него была современная карта Бещеля, вы бы никогда её не нашли, — сказал Ашил. — Оркини.

Он покачал головой.

— Видели ли вы детей в Бреши? — спросил он. — Каково бы это было — если кто-нибудь здесь родился?

— Должны же они быть, — перебил я.

Но он говорил громче:

— Как смогли бы они здесь жить?

Тучи над городами выглядели потрясающе, и я смотрел больше на них, чем на него, и тема детей отпала.

— Знаете, как меня заставили присоединиться к Бреши? — спросил он вдруг.

— Когда я получу возможность вернуться домой? — бессмысленно произнёс я.

Он даже улыбнулся.

— Вы проделали отличную работу, — сказал он. — Видели, как работаем мы. Нигде в другом месте нет такого, как в этих городах. Ведь не только мы держим их порознь друг от друга. Все жители Бещеля и все жители Уль-Комы. Каждую минуту, каждый день. Мы — последняя преграда: большую часть работы делает население городов. Это действует, потому что вы не зеваете. Вот почему не-видение и не-чувствование имеют жизненно важное значение. Никто не может признать, что это не действует. Так что, даже если вы этого не признаёте, это срабатывает. Но если вы совершаете брешь, даже не по своей вине, на более длительное время, чем кратчайший миг… вы не можете вернуться отсюда.

— Аварии. Дорожно-транспортные происшествия, пожары, случайные бреши…

— Да. Конечно. Если вы изо всех сил торопитесь выбраться отсюда снова. Если таков ваш ответ Бреши, то, возможно, у вас есть шанс. Но даже тогда вы в беде. А если это длится дольше мига, вам уже не вернуться. Вы никогда не будете снова не-видеть. Большинство совершивших брешь — ну, в ближайшее время вы узнаете о наших санкциях. Но есть и другая возможность, очень редкая.

— Что вы знаете о британском флоте? — продолжал Ашил. — Несколько столетий назад? Меня наняли так же, как и всех остальных в Бреши. Никто из нас здесь не родился. Все мы когда-то жили в одном городе или в другом. Все мы однажды совершили брешь.

На несколько минут между нами воцарилось молчание.

— Я хотел бы кое-кому позвонить, — сказал я.

Он был прав. Я представлял себя сейчас в Бещеле, не-видящим Уль-Кому на заштрихованной местности. Живущим в половинном пространстве. Не-видящим всех людей, архитектуру, машины и всё прочее, среди чего я жил. Я, может, сумел бы притворяться, в лучшем случае, но что-нибудь случилось бы, и Брешь бы об этом узнала.

— Это было крупное дело, — сказал он. — Самое крупное за всё время. У вас никогда больше не будет такого крупного дела.

— Я детектив, — сказал я. — Господи. Есть ли у меня какой-то выбор?

— Конечно, — сказал он. — Вы здесь. Есть Брешь, и есть те, кто совершает брешь, те, к кому мы являемся.

Он смотрел не на меня, но поверх накладывающихся друг на друга городов.

— Бывают ли добровольцы?

— Добровольчество — это самый первый и самый явный признак того, что вы не подходите, — сказал он.

Мы шли к моей старой квартире, я и мой вербовщик.