Владимир Ионов - Tot-Svet@mail.ru

— Вот ты где мерзнешь, — сказал он и протянул Сарафанову открытый портсигар: — Перекурим что ли тревоги наши?…

— У меня тревог нет и я не курю сигареты, — откликнулся Сарафанов. — Сегодня я заработал и хорошую сигару.

— Пока трудно сказать, что мы с тобой заработали. Ясно только сколько потратили. Подсчитано-то ещё всего ничего, и отрыв не такой значительный. Экзитпулу на все сто я поверю, когда перевалим за половину… Вот когда перевалим, будет тебе и сигара, и всё остальное. А пока пошли в зал, хватит мёрзнуть, и не нырни за барьер, — мэр взял Сарафанова за локоть: — Пошли. А то народ там заскучал без твоих тостов.

— Перебьются. Надраться и без меня смогут. — Он помолчал, потом решился спросить: А ты скажи, мы что — много потратили?

Сколько потратил ты — не знаю. А мне эта компания влетела в хорошую кучу баксов, — сухо сообщил мэр.

— Там же Едра платила и спонсоры, — поправил его Сашок.

— Отбивать всё равно придется мне… Всё до цента. И всем.

— Как это? — спросил Сашок. — Хотя… Чего это я? Не знаю, что в бедной России два общака? У воров и у власти?

— Пойдем, пойдем! А то ты уже хорош и разболтался. В зале только не вякай много. — Мэр крепко подхватил Сарафанова под руку и потащил к выходу. Но Сарафанов резко вырвался, попятился назад, ударился спиной о барьер, откинулся головой назад, и она оказалась слишком тяжёлой, потянула его вниз. Он судорожно стал хвататься за кирпичный барьер, ловить руками пиджак отпрянувшего мэра, но в пальцах оставалась только пустота. Эта звёздная пустота морозного неба билась и в запрокинутые глаза. Он услышал визг мэра: «Эй-эй! Сюда! Все сюда!» Почувствовал, как кто-то пытается выхватить его из пустоты за брючину, за ботинок, но это уже не мешает ему развернуться лицом к темноте и почувствовать открытым для крика ртом упругость ночного морозного воздуха.

«Я падаю? — спросил он себя. — Лицом вниз? Чтобы оно вдрызг? А кто же меня узнает?» — И он инстинктивно отбросил одну руку в сторону под упругую струю ветра, а другую прижал к себе, как это делают парашютисты в свободном парении, и его развернуло лицом к небу, улетающему выше балкона «Верхотуры», в темную синь, куда взлетел и его последний выдох.

Распахнутыми руками мэр сдержал вбегающих на его крик людей, вдавил их обратно в зал. В руках у него был узконосый черный ботинок.

— У нас беда. Саша Крутой нырнул вниз, я не успел его удержать, — сказал мэр глухо и, поймав взглядом пробивавшегося к нему директора «Верхотуры» выдавил: — Ты за это ответишь… Сто лет назад ещё надо было сделать ограждение.

— Но мы же всегда принимали меры… Вы же знаете, — заговорил директор, взвинчивая голос почти до плача.

— Допринимались. Вызывай скорую и милицию, — Испортили гады всё, что могли…

Диванов не слышал, как пришел Скворцов, как его отчитывала Матрона, как тяжело и несуразно тот раздевался и нырнул к нему под одеяло. Он только почувствовал тяжелый запах перегара, ударивший в нос, и перевернулся на другой бок. Спал тревожно, но не настолько, чтобы перебраться на кушетку от надоевшего Скворцова, норовившего во сне обнять или завернуть на него ногу. Снилась какая-то чепуха, вроде легкой драки с женой, да вполне живой Волгарь, который молча грозил ему пальцем. «Сердится зануда, а на что или за что — молчит. А что значит молчание покойников или их душ? — соображал он, ещё не открывая глаз. — Они, как совесть — или осуждают, или молчат, или молча осуждают… За что? За то, что выставили из дома или, что хотел отправить Александру к маме? Вот так всегда: влюбляешься в личико, а в дом приводишь всю девушку… А девушка требует сверх меры…»

Мысли прервал голос Матроны: «Подъем, гомики!» И грохот включенного «на всю катушку» проигрывателя: «Если вы в своей квартире, лягте на пол — три-четыре…»

— А если я в чужой квартире, ранний подъем обязателен? — пробубнил Диванов, скинув ноги на пол.

— Какой ранний!? Ты глянь на часы, Диванов. Не только петушок давно пропел, но и пушка в Питере отстреляла. Скворушка-птичка пусть дрыхнет — у него сегодня нет записи, а у нас, Димон, дела. Скоро приедет директор, будем решать, что ты сможешь делать в туре. Так что быстро встать, умыться и собрать мысли в пучок, — мягко распорядилась она.

Толстый, но весьма расторопный дядька — арт-директор Матроны — плюхнулся в широкое кресло и расплылся в дежурной улыбке:

— Мои приветы и полный респект гениальному телеведущему, — развернулся он всей массой в сторону Диванова, кисло жующего овсяное печенье.

— Респект ему сейчас ой, как нужен, — добавила Матрона. — После полного облома на всех фронтах полный респект — это самое то. И я думаю, у нас это получится. Давай возьмем его в группу пока хотя бы на бас-гитару, а там поглядим, на что он ещё способен…

— Обижаешь соседа? — обиделся Диванов. — Или никогда не слышала ни Диванова гитариста, ни Диванова вокалиста?

— Слыхивала. Но у нас же не шоу «Две звезды», а гастрольный тур последней народной артистки СССР.

— Да? И куда мы едем? — спросил Диванов.

— Мы едем по городам и весям матушки России. Великой и необъятной. Устраивает? Должно устраивать. Вдали от дома грызут не только тоска, но и совесть. Одно из двух тебе полезно, — скороговоркой отчеканила Матрона.

— Любо… Но если б вы знали, госпожа Матрона, как мне надоели разговоры об угрызениях совести! Согласен повесить на шею не только бас-гитару, но и пионерский барабан, лишь бы, госпожа, вы не уподоблялись Волгарю с его душенадрывающими нравоучениями.

— Вот и ладненько. А кто у нас из группы ещё не законтрактован? — спросила она арт-директора. — Фома? Вот и возьмешь на его место Димона. Поедем без Фомы. Меньше будет надираться, а если очень будет нужен и не сойдет совсем с катушек, вызовем в любой город.

— Мой вам респект, — ответил толстяк.

— Ладно. И позвони Кочумаю, пусть распорядится, чтобы в вагоне было тепло. Всё. Идем к столу и готовимся к отплытию. А ты свисти всех наверх. Кто не успел, тот, считай, опоздал.

…Диванов не обиделся, что Матрона не пригласила его в свой белый лимузин. Понятно было, что отныне он с ней не на одной ноге и даже в чем-то зависим, а значит место его не рядом, а там, где остальная группа — в общем автобусе. И на вокзале, когда грузились, она никак не выделила его из группы, взяла в свой персональный вагон только арт-директора и стилиста. По самолюбию Диванова это слегка шлёпнуло, но в его суматошной жизни бывало и не такое. Тем более что предаваться обидам было некогда, надо вливаться в группу и, хотя все музыканты давно знакомы, находить среди них свое место.

Дело это оказалось не из легких. Отменно пьющий Фома был любимцем и заводилой группы, а тут появился, хоть и знаменитый, но чужак, которого много раз видели в «ящике», но ни разу — с бас-гитарой в руках.