Павел Виноградов - Жестокий маскарад (сборник)

Вдруг слух Токмакова уловил за этими животными звуками что-то похожее на человеческий голос. Кто-то пел в развалинах дома, пел тоненьким голосом какую-то несуразицу.

— Стой, — приказал Токмаков группе, прислушался и пошёл в сторону песни.

Это была девочка. Во всяком случае, то, что было на ней надето, когда-то называлось платьем. Может быть, даже белым и нарядным. Опустив присыпанную белой пылью головку, девочка вертела в руках полуоплавленную Барби, тоже обёрнутую в какие-то лохмотья. И пела. Токмаков прислушался и оцепенел.

Бойцы вокруг тоже молчали, потрясённые. Голосок был тонкий, но звонкий, и то, что девочка, похоже, сама сочинила это, не укладывалось в голове. Токмаков машинально достал из кармана разгрузки сигарету и закурил. А девочка продолжала петь.

Девочка подняла голову, и Токмаков содрогнулся, увидев багряно-красный ожог на её щеке и белые, как у варёной рыбы, глаза.

— Увидимся скоро, я в белом всегда!* — пропела девочка и захихикала.

Не говоря ни слова, Лев поднял её вместе с куклой на руки и нёс так несколько километров до ближайшей части, где был госпиталь. Для того, чтобы её взяли туда, понадобился его командный рык, упоминание Верховного и рука, небрежно лежащая на рукоятке трофейного кольта. Токмаков не знал, что с ней стало потом, но с тех пор образ смерти прочно ассоциировался у него с белым цветом и этим насмешливым „Ла-ла, ла-ла-ла-ла!“

Сейчас он знал: даже если та девочка-смерть выжила, в этом городке её нет. Потому что он возрождался. Аккуратные линии домов-конструкторов, которые в изобилии поставляла дружественная Финляндия, выстроились вдоль бывших развалин. Только кое-где попадались заросшие погаными жирными сорняками пустыри на месте бывших домов. Лица людей нельзя было назвать весёлыми или жизнерадостными, они были, скорее, деловыми и целеустремлёнными. Призрак смерти отступил, но они привыкли ежесекундно выживать, и это выражение теперь всегда будет на их лицах. Наверное, у него, Льва Токмакова, точно такое же.

Луч солнца, пробившийся сквозь, казалось бы, на весь день затянувшие небо тучи, упал на белую строительную пыль, которой здесь всё было усыпано, и на секунду заставил её искриться. „А я и забыл, что солнце зажигает песок“, — мелькнула у Льва неизвестно откуда пришедшая мысль.

Только сейчас он понял, что война окончена».

Возвращаюсь в реальность от того, что дверь внезапно бесшумно открывается и выбрасывает сноп света, показавшегося моим привыкшим к тьме глазам ослепительно-белым. Рефлекторно зажмуриваюсь, но тут же опять открываю глаза, решив, что грядёт очередная беседа с Анваром. Но передо мной, направив на меня крошечный карманный пистолет, стоит Илона.

«NORINCO NZ 840», — механически отмечаю марку оружия. Изящная смертоносная игрушка, скопированная нашими ханьскими друзьями с австрийского Glock 58. Двадцать маленьких пулек в магазине, и в сердечнике каждой — капелька цианида. Всё можно выпустить одной очередью — излишняя инженерная роскошь, я считаю, хватит и одной, куда бы она ни попала. За счёт интегрированного мини-глушителя стрельба почти бесшумна. Идеальное оружие шпиона и убийцы. Несомненно, подарок Анвара. Эх, а ведь раньше девушкам дарили кольца…

Несколько секунд мы с Илоной смотрим друг другу в глаза. Несколько секунд я живу с уверенностью, что сейчас она меня пристрелит. И сама она, кажется, тоже в этом уверена. Потом она перекладывает пистолет в левую руку, наклоняется и, не говоря ни слова, нажимает на что-то за моей спиной. Я чувствую, что мои фиксаторы слабеют. Я свободен!

Правда, ещё не совсем — тело, конечно, намертво затекло, и первое порывистое движение причиняет несусветную боль. Набираюсь терпения, пытаясь угадать, что моя непредсказуемая фальшивая жена собирается делать дальше.

Но все догадки оказываются неверными.

— Анвар в моем кабинете, — говорит она быстро. — Я дала андрам приказ запереть дверь, как только он туда войдёт. Но он может выбраться!

Я начинаю медленно разминать затёкшие руки, по-прежнему не спуская глаз с Илоны. Выхватить у неё пистолет сейчас? Нет, слишком рискованно, она может случайно нажать на спуск и точно попадёт в меня. Надо чуть потянуть время.

— Я слышал ваш разговор, Илона. Скажи, зачем? Неужели так хотелось денег?

— Нет, — она качает головой и снова молчит.

— Тогда зачем же?

Она вскидывает голову, светло-каштановые волосы разлетаются в разные стороны, в серых глазах вспыхивает ярость:

— Тебе не понять. Если бы ты хоть кого-нибудь любил, а тебя бы игнорировали… Если бы тебе дали шанс быть вместе с этим человеком… сделать так, чтобы он бы твоим, только твоим, чтобы любил тебя, а не работу, политику, книжки… Чтобы был с тобой в безопасности, чтобы забыл, как его убивали, забыл, что больше не может писать… Ты бы сделал на моём месте то же самое!!!

— Вот это вряд ли! — вскакиваю с кресла, бросаюсь к ней, почти дотягиваюсь до пистолета, но Илона вдруг оказывается неожиданно проворной и отскакивает назад. Кидаюсь в сторону, падаю на пол — но она, вместо того, чтобы стрелять в меня, отступает на шаг назад, а потом бросается вон из подвала.

Мне понадобилась почти полминуты, чтобы собраться с силами, встать и выбежать следом. Похоже, дрянь, на которую я напоролся в сейфе, всё ещё действует! Двигаться тяжело, реакция сильно замедлилась. Правда, когда я выскочил из подвала и побежал по ведущей на первый этаж лестнице, мне как будто стало легче. Но Илона к тому времени была уже где-то на первом этаже.

Выбегаю следом за ней в коридор первого этажа и врываюсь в её комнату.

Я не успел. Совсем чуть-чуть.

Она лежит на полу перед входной дверью, на светло-кремовом, почти белом, платье под левой грудью расплывается алое пятно. Бросаюсь к ней, почти без усилий разрываю тонкую светлую ткань. Вдруг ещё не всё потеряно, вдруг она зарядила пистолет обычными пулями? Илона вздрагивает, еле слышно стонет и внезапно начинает задыхаться. Даже в полумраке комнаты видно, как быстро синеет её когда-то прекрасное лицо. Что ж ты наделала, Илона, жена моя…

— Ди-има… — выдыхают её серые губы, и тело опадает.

Всё.

Пару минут я сижу перед трупом Илоны: моей жены, сотрудницы и друга. Врага, державшего меня в заточении, практически, в тюрьме. У меня нет мыслей. Мне нечего сказать над этим телом. У меня нет для неё ни слов, ни слёз.